Page 106 - Детство. Отрочество. После бала

Стал Костылин вставать и упал.
– Не могу, – ей-богу, не могу; сил моих нет.
Мужчина грузный, пухлый, запотел; да как обхватило его в лесу туманом холодным, да
ноги ободраны, – он и рассолодел. Стал его Жилин силой поднимать. Как закричит
Костылин:
– Ой, больно!
Жилин так и обмер.
– Что кричишь? Ведь татарин близко – услышит. – А сам думает: «Он и вправду
расслаб; что мне с ним делать? Бросить товарища не годится».
– Ну, – говорит, – вставай, садись на закорки, снесу, коли уж идти не можешь.
Подсадил на себя Костылина, подхватил руками под ляжки, вышел на дорогу, поволок.
– Только, – говорит, – не дави ты меня руками за глотку, ради Христа. За плечи
держись.
Тяжело Жилину, – ноги тоже в крови и уморился. Нагнется, подправит, подкинет, чтоб
повыше сидел на нем Костылин, тащит его по дороге.
Видно, услыхал татарин, как Костылин закричал. Слышит Жилин, едет кто-то сзади,
кличет по-своему. Бросился Жилин в кусты. Татарин выхватил ружье, выпалил, – не попал,
завизжал по-своему и поскакал прочь по дороге.
– Ну, – говорит Жилин, – пропали, брат! Он, собака, сейчас соберет татар за нами в
погоню. Коли не уйдем версты три, – пропали. – А сам думает на Костылина: «И черт меня
дернул колоду эту с собой брать. Один я бы давно ушел».
Костылин говорит:
– Иди один, за что тебе из-за меня пропадать.
– Нет, не пойду, не годится товарища бросать.
Подхватил опять на плечи, попер. Прошел он так с версту. Все лес идет, и не видать
выхода. А туман уж расходиться стал, и как будто тучки заходить стали, не видать уж звезд.
Измучился Жилин.
Пришел, у дороги родничок, камнем обделан. Остановился, ссадил Костылина.
– Дай, – говорит, – отдохну, напьюсь. Лепешек поедим. Должно быть, недалеко.
Только прилег он пить, слышит – затопало сзади. Опять кинулись вправо, в кусты, под
кручь, и легли.
Слышат голоса татарские; остановились татары на том самом месте, где они с дороги
свернули. Поговорили, потом зауськали, как собак притравляют. Слышат – трещит что-то по
кустам, прямо к ним собака чужая чья-то. Остановилась, забрехала.
Лезут и татары – тоже чужие; схватили их, посвязали, посадили на лошадей, повезли.
Проехали версты три, – встречает их Абдул-хозяин с двумя татарами. Поговорил что-то
с татарами, пересадили на своих лошадей, повезли назад в аул.
Абдул уж не смеется и ни слова не говорит с ними.
Привезли на рассвете в аул, посадили на улице. Сбежались ребята. Камнями, плетками
бьют их, визжат.
Собрались татары в кружок, и старик из-под горы пришел. Стали говорить. Слышит
Жилин, что судят про них, что с ними делать. Одни говорят: надо их дальше в горы услать, а
старик говорит: «Надо убить». Абдул спорит, говорит: «Я за них деньги отдал, я за них
выкуп возьму». А старик говорит: «Ничего они не заплатят, только беды наделают. И грех
русских кормить. Убить, – и кончено».
Разошлись. Подошел хозяин к Жилину, стал ему говорить:
– Если, – говорит, – мне не пришлют за вас выкуп, я через две недели вас запорю. А
если затеешь опять бежать, – я тебя как собаку убью. Пиши письмо, хорошенько пиши!
Принесли им бумаги, написали они письма. Набили на них колодки, отвели за мечеть.
Там яма была аршин пяти, и спустили их в эту яму.

6