Page 109 - Детство. Отрочество. После бала

– Братцы! братцы! братцы!
Казаков человек пятнадцать было.
Испугались татары, – не доезжаючи, стали останавливаться. И подбежал Жилин к
казакам.
Окружили его казаки, спрашивают: кто он, что за человек, откуда? А Жилин сам себя
не помнит, плачет и приговаривает:
– Братцы! Братцы!
Выбежали солдаты, обступили Жилина; кто ему хлеба, кто каши, кто водки, кто
шинелью прикрывает, кто колодку разбивает.
Узнали его офицеры, повезли в крепость. Обрадовались солдаты, товарищи собрались к
Жилину.
Рассказал Жилин, как с ним все дело было, и говорит:
– Вот я и домой съездил, женился! Нет, уж, видно, не судьба моя.
И остался служить на Кавказе. А Костылина только еще через месяц выкупили за пять
тысяч. Еле живого привезли.

После бала

– Вот вы говорите, что человек не может сам по себе понять, что хорошо, что дурно,
что все дело в среде, что среда заедает. А я думаю, что все дело в случае. Я вот про себя
скажу.
Так заговорил всеми уважаемый Иван Васильевич после разговора, шедшего между
нами, о том, что для личного совершенствования необходимо прежде изменить условия,
среди которых живут люди. Никто, собственно, не говорил, что нельзя самому понять, что
хорошо, что дурно, но у Ивана Васильевича была такая манера отвечать на свои
собственные, возникающие вследствие разговора мысли и по случаю этих мыслей
рассказывать эпизоды из своей жизни. Часто он совершенно забывал повод, по которому он
рассказывал, увлекаясь рассказом, тем более что рассказывал он очень искренно и правдиво.
Так он сделал и теперь.
– Я про себя скажу. Вся моя жизнь сложилась так, а не иначе, не от среды, а совсем от
другого.
– От чего же? – спросили мы.
– Да это длинная история. Чтобы понять, надо много рассказывать.
– Вот вы и расскажите.
Иван Васильевич задумался, покачал головой.
– Да, – сказал он. – Вся жизнь переменилась от одной ночи, или скорее утра.
– Да что же было?
– А было то, что был я сильно влюблен. Влюблялся я много раз, но это была самая моя
сильная любовь. Дело прошлое; у нее уже дочери замужем. Это была Б… да, Варенька Б… –
Иван Васильевич назвал фамилию. – Она и в пятьдесят лет была замечательная красавица.
Но в молодости, восемнадцати лет, была прелестна: высокая, стройная, грациозная и
величественная, именно величественная. Держалась она всегда необыкновенно прямо, как
будто не могла иначе, откинув немного назад голову, и это давало ей, с ее красотой и
высоким ростом, несмотря на ее худобу, даже костлявость, какой-то царственный вид,
который отпугивал бы от нее, если бы не ласковая, всегда веселая улыбка и рта, и
прелестных блестящих глаз, и всего ее милого, молодого существа.
– Каково Иван Васильевич расписывает.
– Да как ни расписывай, расписать нельзя так, чтобы вы поняли, какая она была. Но не
в том дело: то, что я хочу рассказать, было в сороковых годах. Был я в то время студентом в
провинциальном университете. Не знаю, хорошо ли это, или дурно, но не было у нас в то
время в нашем университете никаких кружков, никаких теорий, а были мы просто молоды и