Page 85 - Детство. Отрочество. После бала

– Что это ты, Вася, мне свои рубашки не принесешь постирать, – сказала Маша после
минутного молчания, – а то, вишь, какая черная, – прибавила она, взяв его за ворот рубашки.
В это время внизу послышался колокольчик бабушки, и Гаша вышла из своей комнаты.
– Ну чего, подлый человек, от нее добиваешься? – сказала она, толкая в дверь Василья,
который торопливо встал, увидав ее. – Довел девку до евтого, да еще пристаешь, видно,
весело тебе, оголтелый, на ее слезы смотреть. Вон пошел. Чтобы духу твоего не было. И чего
хорошего в нем нашла? – продолжала она, обращаясь к Маше. – Мало тебя колотил нынче
дядя за него? Нет, все свое: ни за кого не пойду, как за Василья Грускова. Дура!
– Да и не пойду ни за кого, не люблю никого, хоть убей меня до смерти за него, –
проговорила Маша, вдруг разливаясь слезами.
Долго я смотрел на Машу, которая, лежа на сундуке, утирала слезы своей косынкой, и,
всячески стараясь изменять свой взгляд на Василья, я хотел найти ту точку зрения, с которой
он мог казаться ей столь привлекательным. Но, несмотря на то, что я искренно сочувствовал
ее печали, я никак не мог постигнуть, каким образом такое очаровательное создание, каким
казалась Маша в моих глазах, могло любить Василья.
«Когда я буду большой, – рассуждал я сам с собой, вернувшись к себе на верх, –
Петровское достанется мне, и Василий и Маша будут мои крепостные. Я буду сидеть в
кабинете и курить трубку. Маша с утюгом пройдет в кухню. Я скажу: «Позовите ко мне
Машу». Она придет, и никого не будет в комнате… Вдруг войдет Василий и, когда увидит
Машу, скажет: «Пропала моя головушка!» – и Маша тоже заплачет; а я скажу: «Василий!
я знаю, что ты любишь ее и она тебя любит, на́ вот тебе тысячу рублей, женись на
ней, и дай Бог тебе счастья», – а сам уйду в диванную. Между бесчисленным количеством
мыслей и мечтаний, без всякого следа проходящих в уме и воображении, есть такие, которые
оставляют в них глубокую чувствительную борозду; так что часто, не помня уже сущности
мысли, помнишь, что было что-то хорошее в голове, чувствуешь след мысли и стараешься
снова воспроизвести ее. Такого рода глубокий след оставила в моей душе мысль о
пожертвовании своего чувства в пользу счастья Маши, которое она могла найти только в
супружестве с Васильем.

Глава XIX
Отрочество

Едва ли мне поверят, какие были любимейшие и постояннейшие предметы моих
размышлений во время моего отрочества, – так они были несообразны с моим возрастом и
положением. Но, по моему мнению, несообразность между положением человека и его
моральной деятельностью есть вернейший признак истины.
В продолжение года, во время которого я вел уединенную, сосредоточенную в самом
себе, моральную жизнь, все отвлеченные вопросы о назначении человека, о будущей жизни,
о бессмертии души уже представились мне; и детский слабый ум мой со всем жаром
неопытности старался уяснить те вопросы, предложение которых составляет высшую
ступень, до которой может достигать ум человека, но разрешение которых не дано ему.
Мне кажется, что ум человеческий в каждом отдельном лице проходит в своем
развитии по тому же пути, по которому он развивается и в целых поколениях, что мысли,
служившие основанием различных философских теорий, составляют нераздельные части
ума; но что каждый человек более или менее ясно сознавал их еще прежде, чем знал о
существовании философских теорий.
Мысли эти представлялись моему уму с такою ясностью и поразительностью, что я
даже старался применять их к жизни, воображая, что я первый открываю такие великие и
полезные истины.
Раз мне пришла мысль, что счастье не зависит от внешних причин, а от нашего
отношения к ним, что человек, привыкший переносить страдания, не может быть несчастлив,
и, чтобы приучить себя к труду, я, несмотря на страшную боль, держал по пяти минут в