Page 87 - Детство. Отрочество. После бала

человечества новые истины, и с гордым сознанием своего достоинства смотрел на остальных
смертных; но, странно, приходя в столкновение с этими смертными, я робел перед каждым, и
чем выше ставил себя в собственном мнении, тем менее был способен с другими не только
выказывать сознание собственного достоинства, но не мог даже привыкнуть не стыдиться за
каждое свое самое простое слово и движение.

Глава XX
Володя

Да, чем дальше подвигаюсь я в описании этой поры моей жизни, тем тяжелее и труднее
становится оно для меня. Редко, редко между воспоминаниями за это время нахожу я
минуты истинного теплого чувства, так ярко и постоянно освещавшего начало моей жизни.
Мне невольно хочется пробежать скорее пустыню отрочества и достигнуть той счастливой
поры, когда снова истинно нежное, благородное чувство дружбы ярким светом озарило
конец этого возраста и положило начало новой, исполненной прелести и поэзии, поре
юности.
Не стану час за часом следить за своими воспоминаниями, но брошу быстрый взгляд на
главнейшие из них с того времени, до которого я довел свое повествование, и до сближения
моего с необыкновенным человеком, имевшим решительное и благотворное влияние на мой
характер и направление.
Володя на днях поступает в университет, учители уже ходят к нему отдельно, и я с
завистью и невольным уважением слушаю, как он, бойко постукивая мелом о черную доску,
толкует о функциях, синусах, координатах и т. п., которые кажутся мне выражениями
недосягаемой премудрости. Но вот в одно воскресенье, после обеда, в комнате бабушки
собираются все учители, два профессора и в присутствии папа и некоторых гостей делают
репетицию университетского экзамена, в котором Володя, к великой радости бабушки,
выказывает необыкновенные познания. Мне тоже делают вопросы из некоторых предметов,
но я оказываюсь весьма плох, и профессора, видимо, стараются перед бабушкой скрыть мое
незнание, что еще более конфузит меня. Впрочем, на меня мало и обращают внимания: мне
только пятнадцать лет, следовательно, остается еще год до экзамена. Володя только к обеду
сходит вниз, а целые дни и даже вечера проводит на верху за занятиями, не по принуждению,
а по собственному желанию. Он чрезвычайно самолюбив и не хочет выдержать экзамен
посредственно, а отлично.
Но вот наступил день первого экзамена. Володя надевает синий фрак с бронзовыми
пуговицами, золотые часы и лакированные сапоги; к крыльцу подают фаэтон папа, Николай
откидывает фартук, и Володя с St.-Jérôme’ом едут в университет. Девочки, в
особенности Катенька, с радостными, восторженными лицами смотрят в окно на стройную
фигуру садящегося в экипаж Володи, папа говорит: «Дай Бог, дай Бог», – а бабушка, тоже
притащившаяся к окну, со слезами на глазах, крестит Володю до тех пор, пока фаэтон не
скрывается за углом переулка, и шепчет что-то.
Володя возвращается. Все с нетерпением спрашивают его: «Что? хорошо? сколько?»,
но уже по веселому лицу его видно, что хорошо. Володя получил пять. На другой день с
теми же желаниями успеха и страхом провожают его, и встречают с тем же нетерпением и
радостию. Так проходит девять дней. На десятый день предстоит последний, самый трудный
экзамен – Закона Божьего, все стоят у окна и еще с бо́льшим нетерпением ожидают
его. Уже два часа, а Володи нет.
– Боже мой! Батюшки!!! они!! они!! – кричит Любочка, прильнув к стеклу.
И действительно, в фаэтоне рядом с St.-Jérôme’ом сидит Володя, но уже не
в синем фраке и серой фуражке, а в студенческом мундире с шитым голубым воротником, в
треугольной шляпе и с позолоченной шпагой на боку.
– Что, ежели бы ты была жива! – вскрикивает бабушка, увидав Володю в мундире, и
падает в обморок.