Page 108 - Ночевала тучка золотая

Если бы кто-то мог знать привычки братьев, он и по свисту бы их различил. Колька
свистел только в два пальца, а выходило у него переливчато, замысловато. Сашка же свистел
в две руки, в четыре пальца, сильно, сильней Кольки, аж в ушах звенело, но как бы на одной
ноте.
Теперь Колька свистнул и усмехнулся: «Во-о, Сашка уж и свиста не слышит, оглох!
Стоит, как статуй!"Колька побежал по улице, прямо к Сашке, а сам подумал, что хорошо бы
потихоньку, пока Сашка ловит ворон, это с ним и прежде бывало, зайти со стороны забора да
и гаркнуть во весь голос: «Сдавайся, руки вверх — я чечен!"Но на подходе стал замедляться
сам собой шаг: уж очень странным показался вблизи Сашка, а что в нем было такого
странного, Колька сразу понять не мог.
То ли он ростом выше стал, то ли стоял неудобно, да и вся его долгая неподвижность
начинала казаться подозрительной.
Колька сделал еще несколько неуверенных шагов и остановился.
Ему вдруг стало холодно и больно, не хватило дыхания. Все оцепенело в нем, до самых
кончиков рук и ног. Он даже не смог стоять, а опустился на траву, не сводя с Сашки
расширенных от ужаса глаз.
Сашка не стоял, он висел, нацепленный под мышками на острия забора, а из живота у
него выпирал пучок желтой кукурузы с развевающимися на ветру метелками.
Один початок, его половинка, был засунут в рот и торчал наружу толстым концом,
делая выражение лица у Сашки ужасно дурашливым, даже глупым.
Колька продолжал сидеть. Странная отрешенность владела им. Он будто не был самим
собой, но все при этом помнил и видел. Он видел, например, как стая ворон стережет его
движения, рассевшись на дереве; как рядом купаются в пыли верткие серые воробьи, а из-за
забора вдруг выскочила дурная курица, напуганная одичавшей от голода кошкой.
Колька попытался подняться. И это удалось. Он пошел, но пошел не к Сашке, а вокруг
него, не приближаясь и не отдаляясь.
Теперь, когда он встал напротив, он увидел, что у Сашки нет глаз, их выклевали
вороны. Они и щеку правую поклевали, и ухо, но не так сильно.
Ниже живота и ниже кукурузы, которая вместе с травой была набита в живот, по
штанишкам свисала черная, в сгустках крови Сашкина требуха, тоже обклеванная воронами.
Наверное, кровь стекала и по ногам, странно приподнятым над землей, она висела
комками на подошвах и на грязных Сашкиных пальцах, и вся трава под ногами была сплошь
одним загустевшим студнем.
Колька вдруг резко, во всех подробностях увидел:
одна из ворон, самая нетерпеливая, а может, самая хищная, спрыгнула на дорогу и
стала медленно приближаться к Сашкиному телу. На Кольку она не обращала внимания.
Он схватил горсть песку и швырнул в птицу. — Сволочь! Сволочь! — крикнул он. —
Падла! Пошла! Ворона отпрыгнула, но не улетела. Будто понимала, что Колькиных сил
недостанет, чтобы по-настоящему ей угрожать. Она сидела на дороге чуть поодаль и
выжидала. Этого стерпеть он не мог. Заорал, завыл, закричал и, уже ни о чем не помня, как
на самого ненавистного врага, бросился на эту ворону. Он погнался за ней по улице,
нагибаясь и швыряя вслед песком. Наверное, он сильно кричал — он кричал на всю деревню,
на всю долину; окажись рядом хоть одно живое существо, оно бы бежало в страхе, заслышав
этот нечеловеческий крик. Но никого рядом не было.
Только хищные вороны в испуге снялись с дерева и улетели прочь.
А он все бежал по улице, все кричал, швыряя песок, и куски дерна, и камни куда
придется. Но голос его иссяк, он запнулся и упал в пыль. Сел, отряхивая грязь с головы,
вытирая лицо рукавом. И уже не мог понять, чего это он кричал и зачем бежал по деревне аж
до самого ее края.
Едва передвигаясь, он вернулся к телу брата и сел отдышаться у его ног, рядом с
кровью.
Все, что делал он дальше, было вроде бы продуманным, логичным, хотя поступал он