Page 113 - Ночевала тучка золотая

И тихонько плачет он в пустыне.

Может, этот холм и есть утес, а ротонда — тучка.. Колька оглянулся и вздохнул. А
может, тучка — это поезд, который Сашку увез с собой. Или нет. Утес сейчас — это Колька,
он потому и плачет, что стал каменным, старым, старым, как весь этот Кавказ. А Сашка
превратился в тучку… Ху из ху? Тучки мы… Влажный след мы… Были и нет.
Колька почувствовал, что снова хочет заплакать, и встал. Нашел надпись, которую они
тут сделали 10 сентября. Поискал острый кремешок, дописал внизу: «Сашка уехал. Остался
Колька. 20 октября».
Зашвырнул камешек, проследил, как он катится по склону горы, и стал следом
спускаться.
Потом он умыл лицо в одной из ямок с горячей водой и пошел по дороге вверх, туда,
где было их подсобное хозяйство. Он еще не знал, что скажет воспитательнице Регине
Петровне.
Подходил к хозяйству, уж и за последнюю горку повернул, но так и не придумал,
соврет или правду скажет. Он не хотел пугать ее да мужичков. Тут-то им не опасно. Паси
скот да пеки дылду. Только он не станет здесь жить. Он скажет: «Сашка уехал, и мне надо
ехать». Конечно, он им отдаст весь джем из заначки, лишь банку себе на дорогу возьмет. И
тридцатку возьмет. Это их с Сашкой состояние, недаром в Томилине по корочке
складывались, чтобы тридцатку свою личную заиметь. Теперь Сашке деньги не нужны. Он
задаром путешествует…
Он теперь навсегда бесплатный пассажир. Колька подошел к навесу, но никого не
увидел. Небось спят, решил. Постучал в окошко, в домик заглянул. И тут никого. Койка
застелена, аккуратно, как все у Регины Петровны, и вещи на своих местах, а хозяйки нет.
Колька подумал, что они ушли коров доить. Он вернулся под навес, пошарил по
посуде, нашел мамалыгу в котелке и прямо рукой загреб в рот. Только сейчас он подумал,
что зверски хочется есть. Он стал доставать горсть за горстью и все это мгновенно
проглотил. Но не наелся. Выскреб дочиста котелок, потом творог нашел и тоже съел. Регина
Петровна вернется, отругает, но простит. Он же не нарочно, с голодухи.
Он запил водой, прилег на камыш, на свою и Сашки-ну лежанку. И вдруг уснул.
Проснулся под вечер от тишины. Он был один, лишь птицы гомонили на крыше. Он
дошел до ключа, напился и ополоснул лицо.
Было почему-то не по себе от этой тишины и от одиночества. Он спустился к огороду и
далее на луг, где паслось стадо. Еще недавно они все стояли тут и называли бычков и телок
разными именами. А козы самокрутку с огнем сожрали, аж дым из ноздрей. Теперь все стадо
повернулось к нему, и козы заблеяли, узнали, и бычок тот, который Шакал, побежал Кольке
навстречу… И самое странное, что злобная корова Машка, которая при виде Кольки рога
наставляла, вдруг тоже замычала ему призывно и совсем по-доброму: «Му-му-у-уЬ Признала
наконец. Да что толку. Вот если бы она ответила, где пропадает Регина Петровна с
мужичками. И вдруг вспомнил: ведь нет ишачка с тележкой!
Ну, конечно, она уехала за ними в колонию! Сашка, тот бы мигом сообразил! Наверное,
съездила на станцию, не нашла их и рванула скорей в колонию! А он-то, сачок, дрыхнет тут!
Как не хотелось Кольке возвращаться через деревню в колонию! Но представил себе
разбитые, брошенные дома, а среди них растерянную, напуганную Регину Петровну, которая
их с Сашкой ищет! Она и поехала-то из-за них в это пропащее место, где еще чечены на
конях рыщут, а он, Колька, еще колеблется, еще мучается — идти ему или не идти!
Кто ж теперь ее будет спасать, если не Колька!
Последний раз он оглянулся, пытаясь хоть за что-то зацепиться глазом. Уж очень
трудно преодолевал он свое нежелание, несмотря на свои собственные уговоры. Да и что-то
его удерживало, он не мог понять, что именно.
И только когда вышел и полчаса прошагал по теплой, нагретой за день дороге,
вспомнил: он же хотел посмотреть, цела ли их красивая одежда? Желтые ботиночки, да