Page 130 - Ночевала тучка золотая

Петровны. Она дернулась, но не отстранилась.
— Нет, — произнесла и поглядела на Кольку.
— Что, нет! Что, нет! — крикнул военный и стукнул ладонью по папке, которую
держал в руке. Раздался громкий хлопок. Все вздрогнули.
— Нет… То есть я могу… Я хочу сказать… Что они… Что они… братья…
Военный уже не слушал ее, складывал в папку бумажки.
Не простившись, он вышел из комнаты, было слышно, как отъехала машина.
Остальные остались в комнате. И штатский остался.
Все молча ждали, что он скажет, а он тоже молчал. Создалась мертвая пауза.
Ольга Христофоровна решилась к нему обратиться:
— А у вас… простите, никаких вопросов? Человек даже не шевельнулся. Он
продолжал смотреть в окно, будто это не к нему обращались. Но вдруг повернулся, сказал
через сомкнутые губы:
— Дайте, пожалуйста, список.
— Список детей? — спросила заведующая. Он протянул руку, не пытаясь ничего
объяснять, и Ольга Христофоровна подала ему листок.
Он быстро, мельком заглянул и поинтересовался:
— А вот этот Муса? Он что, татарин?
— Да, — сказала Ольга Христофоровна. — Он сейчас тяжело болен.
— Откуда? — спросил штатский, пропустив мимо ушей про болезнь. — Не из Крыма
случайно?
— Кажется, из Казани, — ответила заведующая.
— Кажется… А Гросс? Немка?
— Не знаю, — сказала заведующая. — Какое это имеет значение? Я тоже немка!
— Вот я и говорю. — Голос у штатского звучал очень ровно, в нем было что-то тихое,
бесшумное почти, будто два крыла сзади шелестели. Все в нем понравилось бы Кольке,
только губы, тонкие, чуть кривые, жили как бы сами по себе, и в них, в том, как они
изгибались, было что-то чужое, холодное.
— Понабрали тут, — повторил человек и бросил список прямо на стол, хотя Ольга
Христофоровна, уловив его движение, уже протянула руку.
— Мы их не набираем, — сказала Ольга Христофоровна. — Мы их принимаем.
— Надо знать, кого принимаете! — чуть громче произнес человек, и опять же никакого
зла или угрозы не было в его словах. Но почему-то взрослые вздрогнули.
И только Ольга Христофоровна упрямилась, хотя видно было, что она больна и ей
тяжело продолжать разговор.
— Мы принимаем детей. Только детей, — отвечала она. Взяла список и будто
погладила его рукой.
На следующий день всех детприемовских, в том числе и слепых, повели в театр. Шли
попарно, зрячие вели слепых. В театре открылся занавес и началось волшебство под
названием «Двенадцать месяцев».
Колька сидел рядом с Антоном, по другую сторону сидел Алхузур. Они пытались
пересказывать Антоше все, что видели на сцене, но это было так трудно! Злая мачеха велит
своей падчерице принести зимой красных ягод земляники, и девочка уходит в ледяной лес.
Она замерзает от холода, но вдруг… Как бы Колька описал это, если вдруг прямо посреди
поляны загорелся, вспыхнул огромный костер и вокруг него сидели двенадцать месяцев.
Алхузур онемел от восторга, а Колька рот открыл, и слюнка потекла.
Антоша же дергал их за руки и просил: «Ну что там? Что там?"Никогда ребята не были
в театре и выходили будто пьяные. Дорогой Колька молчал, боялся со словами растерять
что-то из увиденного.
Вечером всем раздали — сама Ольга Христофоровна это делала — по конфетке, по два
печенья и по два бублика — такой шикарный подарок, и всех зрячих выстроили по одну
сторону елки, а слепых напротив. Слепые спели им песню про елку, а потом Ольга