Page 135 - Ночевала тучка золотая

малыши продавались в рабство к сильным уркам на месяц, два. И Кузьменыши продавались.
Только всегда вдвоем. Одиннадцатилетние близнецы неразлучны. Неразлучность помогала
им выжить, сносить все напасти, сообща мошенничать, воровать, устраивать проделки,
которые одному не по плечу. Они всегда вместе — четыре руки, четыре ноги, две головы —
и до того похожи: никто не отличит — Колька это или Сашка. Близнецы. искусно всех
морочили, и даже когда не было необходимости, один выдавал себя за другого. Обманывая,
делались увереннее: выручая друг друга, было легче уцелеть в гибельных обстоятельствах.
Об этих обстоятельствах А. Приставкин говорит с обезоруживаюшей
непосредственностью. Годы не избавили от изумления перед чудом; как же я все-таки
уцелел? Все сходилось к одному: крышка.
Не вдаваясь в рациональные объяснения, он, только что рассказывавший о нравах,
стараясь сберечь их подлинность, о блатной музыке, круто перестраивается на
метафорический лад, возможный, когда издали всматриваешься в беспросветное прошлое.
«Летим в неизвестность, как семена по пустыне. По военной — по пустыне — надо сказать.
Где-то, где-нибудь, в щелочке, трещинке, ямке случайной застрянем… А прольется ласка да
внимание
— живой водой прорастем.
Чахлой веточкой прорастем, былинкой, крошечной бесцветной ниточкой
картофельной, да ведь и спросу-то нет. Можем и не прорасти, а навсегда кануть в
неизвестность. И тоже никто не спросит. Нет, значит, не было. Значит, не надо». После
наперченного блатного фольклора — исконно сказочная, прозрачная живая вода», «чахлая
веточка», «былинка», И никакой искусственности перепада, когда уши закладывает, как в
самолете, угодившем в воздушную яму, ни малейшей нарочитости.
Никому не нужными семенами летят через войну, через разрушенные земли
Кузьменыши. Они умеют выйти если и не сухими из воды, то хотя бы не пойти ко дну, не
пустить пузыри. Родство по крови переходит у них в редкое, никем, кроме Регины Петровны,
не замечаемое родство душ. Да и умная, сердечная Регина Петровна — вдова летчика с
двумя малышами, тоже занесенная ветром войны в край, откуда изгнаны чеченцы, —
понимает братьев не до конца. Они, почитая среди взрослых одну лишь ее, готовые ради нее
пойти на что угодно, даже поделиться своей заначкой, до конца не откроются и ей.
Скрытность стала самой натурой. Близнецы откровенны только друг с другом.
Откровенность не в излияниях и объяснениях, но в том внутреннем единении, которое
реально тогда лишь, когда один настолько дополняет второго, что они по отдельности не
мыслят, не представляют собственного существования. Вопрос такой не возникает, он за
пределами предположений.
Беда сближает тех, кто попал в нее. Но порой и разобщает. Степень сближения тоже
бывает разная. И если бы мы вообразили, будто беспощадная житейская необходимость
сделала Кузьменышей неразлучными, то увидели бы в них немногим больше, чем Регина
Петровна. Она догадывалась о надежности мальчиков, о подавленной их доброте,
самоотвержении. Но обычные мерки применяла там, где начиналась область запредельного.
А. Приставкин благодарно написал Регину Петровну; возможно, женщина,
послужившая ему прототипом, достойна такого к себе отношения. Она увидела в детях детей
и пыталась открыть им существование радости. Но и не догадываясь, что на свете бывает
жизнь без голода, воровства и обмана, без вечной скрытности и заначек, что у людей
бывают, например, дни рождения, они знали ту степень непредубежденной людской
взаимозависимости, о которой Регина Петровна не подозревала. Так ведь и трудно
подозревать. Взаимовыручка Кузьменышей объяснима. Это — благодаря обстоятельствам.
Взаимозависимость — вопреки. Легче жить без обременительного, труднообъяснимого
чувства. В войну, выходит, рождалось и то, что шло ей наперекор. Могло родиться и в таких
изломанных, но не растленных душах, какие сохранились у близнецов.
Когда на станции Кубань эшелон с беспризорниками встречается с глухо
зарешеченным эшелоном, где изнывают взаперти черноглазые люди, именуемые солдатом-