Page 61 - В списках не значился

приваливался к стене, закрывал глаза и молчал: берег силы. Раз только спросил:
— Сальников живой?
— Живой.
— Он везучий. — Пограничник сказал это без зависти: просто отметил факт. — И все
за водой ходит?
— Ходит. — Плужников помолчал, раздумывая, стоит ли говорить. — Слушай, Володя,
приказ нам всем: разбегаться. Кто куда.
— Как?
— Мелкими группами уходить из крепости. В леса.
— Понятно, — Денищик медленно вздохнул. — Прощай, значит, старушка. Ну,
правильно: здесь, как в мешке.
— Считаешь, правильно?
Денищик долго молчал. Крохотная слеза медленно выкатилась из-под ресниц и пропала
где-то в глубоком провале заросшей щеки.
— С Сальниковым иди, Коля.
Плужников молча кивнул, соглашаясь. Хотел было сказать, что если бы не те пулеметы
на мосту, то пошел бы он только с ним, с Володькой Денищиком, и — не сказал.
Он оставил Денищика в пустом каземате. Уложил на кирпичный пол лицом к узкой
отдушине, сквозь которую виднелось серое, задымленное небо.
— Шинель не захватили. Там у фельдшера валялась, я видел.
— Не надо,
— Я сверху принесу. Пока тихо.
— Ну, принеси.
Плужников в последний раз заглянул в уже чужие, уже отрешенные глаза
пограничника и вышел из каземата. Оставалось завернуть за угол и по разбитой, заваленной
обломками лестнице подняться в первый этаж. Там еще держались те, кто был способен
стрелять, кого собрал после ночной атаки не знакомый Плужникову капитан-артиллерист.
Он не дошел до поворота, когда наверху, над самой головой, раздался грохот. По
плечам, по каске застучала штукатурка, и тугая взрывная волна, ударившись в стену за
углом, вынесла на него пыль и удушливый смрад немецкого тола.
Еще сыпались кирпичи, с треском рушились перекрытия, но Плужников уже нырнул в
вонючий, пропыленный дым и, спотыкаясь, полез через завал. Где-то уже били автоматы, в
угарных клубах взрывов вспыхивали нестерпимо яркие огоньки выстрелов. Чья-то рука,
вынырнув из сумрака, рванула его за портупею, втащив в оконную нишу, и Плужников
совсем близко увидел грязное, искаженное яростью лицо Сальникова:
— Подорвали, гады! Стену подорвали!
— Где капитан? — Плужников вырвался. — Капитана не видел?
Сальников, надсадно крича, бил злыми короткими очередями в развороченное окно.
Там, в дыму и пыли, мелькали серые фигуры, сверкали огоньки очередей. Плужников
метнулся в задымленный первый этаж, споткнулся о тело — еще дышащее, еще ползущее,
еле волочившее за собой перебитые ноги в распустившихся окровавленных обмотках. Упал,
запутавшись в этих обмотках, а когда вскочил — разглядел капитана. Он сидел у стены,
крепко зажмурившись, и по его обожженному кроваво-красному лицу ручьями текли слезы.
— Не вижу! — строго и обиженно кричал он. — Почему не вижу? Почему? Где
лейтенант?
— Здесь я. — Плужников стоял на коленях перед ослепшим командиром: опаленное
лицо казалось непомерно раздутым, сгоревшая борода курчавилась пепельными
завитками. — Здесь, товарищ капитан, перед вами.
— Патроны, лейтенант! Где хочешь, достань патронов! Я не вижу, не вижу, ни черта не
вижу!..
— Достану, — сказал Плужников.
— Стой! Положи меня за пулемет. Положи за пулемет!..