Page 68 - В списках не значился

молчаливым бойцом Васей Волковым осторожно выполз из щели. Долго лежал, вслушиваясь
в далекую стрельбу, ловил звуки шагов, разговор, лязг оружия. Но здесь было тихо.
— За мной. И не спеши: слушай сначала. Они облазали все воронки, проверили каждый
завал, ощупали каждый труп. Сальникова не было.
— Живой, — с облегчением сказал Плужников, когда они спустились к своим. — В
плен увели: наших убитых они не закапывают.
Все же он чувствовал себя виноватым: виноватым не по разуму, а по совести. Он
воевал не первый день и уже хорошо понял, что у войны свои законы, своя мораль, и то, что
в мирной жизни считается недопустимым, в бою бывает просто необходимостью. Но,
понимая, что он не мог спасти Сальникова, что он должен был, обязан был — не перед
собой, нет! — перед теми, кто послал его в этот поиск, — попытаться уйти и ушел,
Плужников очень боялся найти Сальникова мертвым. А немцы увели его в плен, и, значит,
оставался еще шанс, что везучий, неунывающий Сальников выживет, выкрутится, а может
быть, и убежит. За дни и ночи нескончаемых боев из перепуганного парнишки с
расцарапанной щекой он вырос в отчаянного, умного, хитрого и изворотливого бойца. И
Плужников вздохнул облегченно:
— Живой.
Они натаскали в тупичок под щелью много оружия и боеприпасов: прорыв следовало
обеспечить неожиданной для противника огневой мощью. Все перенести к своим за раз было
не под силу, и Плужников рассчитывал вернуться в эту же ночь. Поэтому он и сказал
женщинам, что вернется, но чем ближе подступало время вылазки, тем все больше
Плужников начинал нервничать. Оставалось решить еще один вопрос, решить
безотлагательно, но как подступиться к нему, Плужников не знал.
Женщин нельзя было брать с собой на прорыв: слишком опасной и трудной даже для
обстрелянных бойцов была эта задача. Но нельзя было и оставлять их здесь на произвол
судьбы, и Плужников все время мучительно искал выход. Но как он ни прикидывал, выход
был один.
— Вы останетесь здесь, — сказал он, стараясь не встречаться взглядом с девушкой. —
Завтра днем — у немцев с четырнадцати до шестнадцати обед, самое тихое время, — завтра
выйдете наверх с белыми тряпками. И сдадитесь в плен.
— В плен? — тихо и недоверчиво спросила Мирра.
— Еще чего выдумал! — не дав ему ответить, громко и возмущенно сказала тетя
Христя. — В плен — еще чего выдумал! Да кому я, старуха, в плену-то этом нужна? А
девочка? — Она обняла Мирру, прижала к себе. — С сухой-то ножкой, на деревяшке?.. Да
будет тебе, товарищ лейтенант, выдумывать, будет!
— Не дойду я, — еле слышно сказала Мирра, и Плужников почему-то сразу понял, что
говорит она не о пути до немцев, а о том пути, каким погонят ее эти немцы в плен.
Поэтому он сразу не нашелся, что возразить, и угрюмо молчал, соглашаясь и не
соглашаясь с доводами женщин.
— Ишь чего выдумал! — иным тоном, теперь уже словно удивляясь, продолжала тетя
Христя. — Негодное твое решение, хоть ты и командир. Вовсе негодное.
— Нельзя вам тут оставаться, — неуверенно сказал он. — И был приказ командования,
все женщины ушли…
— Так они вам обузой были, потому и ушли! И я уйду, коли почувствую, что в тягость.
А сейчас-то, сейчас, сынок, кому мы тут с Миррочкой помешаем в норе-то нашей? Да
никому, воюйте себе на здоровье! А у нас и место есть и еда, и никому мы не в обузу, и
отсидимся тут, пока наши не вернутся.
Плужников молчал. Он не хотел говорить, что немцы каждый день сообщают о взятии
все новых и новых городов, о боях под Москвой и Ленинградом, о разгроме Красной Армии.
Он не верил немецким речам, но он уже давно не слышал и грохота наших орудий,
— Девчонка-то жидовочка, — вдруг сказал Федорчук. — Жидовочка да калека:
прихлопнут они ее, как пить дать.