Page 71 - В списках не значился

— Ну, чего ты там грохочешь? — ворчал Федорчук. — Обвалов давно не было,
соскучилась? Тихо жить надо.
Она молча продолжала копаться и на третий день с торжеством вытащила из-под
обломков грязный, покореженный чемодан. Тот, который так упорно и долго искала.
— Вот! — радостно сказала она, притащив его к столу. — Я помнила, что он у дверей
стоял.
— Вон чего ты искала, — вздохнула тетя Христя. — Ах, девка, девка, не ко времени
сердечко твое вздрогнуло.
— Сердцу, как говорится, не прикажешь, а только — зря, — сказал Степан
Матвеевич. — Ему бы забыть все впору: и так слишком много помнит.
— Рубаха лишняя не помешает, — сказал Федорчук. — Ну, неси, чего стоишь? Может,
улыбнется, хотя и сомневаюсь.
Плужников не улыбнулся. Неторопливо осмотрел все, что перед отъездом уложила
мать: белье, пару летнего обмундирования, фотографии. Закрыл кривую, продавленную
крышку.
— Это — ваши вещи. Ваши, — тихо сказала Мирра.
— Я помню.
И отвернулся к стене.
— Все, — вздохнул Федорчук. — Теперь уж точно — все. Кончился паренек.
И выругался длинно и забористо. И никто его не одернул.
— Ну что, старшина, делать будем? Решать надо: в этой могиле лежать или в другой,
какой?
— Чего решать? — неуверенно сказала тетя Христя. — Решено уж: дождемся.
— Чего? — закричал Федорчук. — Чего дождемся-то? Смерти? Зимы? Немцев? Чего,
спрашиваю?
— Красной Армии дождемся, — сказала Мирра.
— Красной?.. — насмешливо переспросил Федорчук. — Дура! Вот она, твоя Красная
Армия: без памяти лежит. Все! Поражение ей! Поражение ей, понятно это?
Он кричал, чтобы все слышали, и все слышали, но молчали. И Плужников тоже слышал
и тоже молчал. Он уже все решил, все продумал и теперь терпеливо ждал, когда все заснут.
Он научился ждать.
Когда все стихло, когда захрапел старшина, а из трех плошек две погасили на ночь,
Плужников поднялся. Долго сидел, прислушиваясь к дыханию спящих и ожидая, когда
перестанет кружиться голова. Потом сунул в карман пистолет, бесшумно прошел к полке,
где лежали заготовленные старшиной факелы, взял один и, не зажигая, ощупью направился к
лазу, что вел в подземные коридоры. Он плохо знал их и без света не надеялся выбраться.
Он ничем не брякнул, не скрипнул, он умел бесшумно двигаться в темноте и был
уверен, что никто не проснется и не помешает ему. Он обдумал все обстоятельно, он все
взвесил, под всем подвел черту, и тот итог, который получил он под этой чертой, означал его
неисполненный долг. И лишь одного не мог он учесть: человека, который уже много ночей
спал вполглаза, прислушиваясь к его дыханию так же, как он прислушивался сегодня к
дыханию других.
Через узкий лаз Плужников выбрался в коридор и запалил факел: отсюда свет его уже
не мог проникнуть в каземат, где спали люди. Держа факел над головой, он медленно шел по
коридорам, разгоняя крыс. Странно, что они до сих пор все еще пугали его, и поэтому он не
гасил факела, хотя уже сориентировался и знал, куда идти.
Он пришел в тупичок, куда ввалился, спасаясь от немцев: здесь до сих пор лежали
патронные цинки. Он поднял факел, осветил его, но дыра оказалась плотно забитой
кирпичами. Пошатал: кирпичи не поддавались. Тогда он укрепил факел в обломках и стал
раскачивать эти кирпичи двумя руками. Ему удалось выбить несколько штук, но остальные
сидели намертво: Федорчук потрудился на славу.
Выяснив, что вход завален прочно, Плужников прекратил бессмысленные попытки.