Page 32 - Завтра была война...
P. 32

когда она читала эти строчки. Но сейчас вдруг подумала, что Вика права, что это не есть
               счастье, а есть долг. И спросила, чтоб выиграть время:
                     — А как ты представляешь?
                     — Любить  и  быть  любимой, —  мечтательно  сказала  Вика.-Нет,  я  не  хочу  какой-то
               особой любви: пусть она будет обыкновенной, но настоящей. И пусть будут дети. Трое: вот я
               -одна, и это невесело. Нет, два мальчика и девочка. А для мужа я бы сделала все, чтобы он
               стал…—  Она  хотела  сказать  «знаменитым»,  но  удержалась. —  Чтобы  ему  всегда  было  со
               мной хорошо. И чтобы мы жили дружно и умерли в один день, как говорит Грин.
                     — Кто?
                     — Ты не читала Грина? Я тебе дам, и ты обязательно прочтешь.
                     — Спасибо. — Искра задумалась. — А тебе не кажется, что это мещанство?
                     — Я знала, что ты это скажешь. — Вика засмеялась. — Нет, это никакое не мещанство.
               Это нормальное женское счастье.
                     — А работа?
                     — А ее я не исключаю, но работа — это наш долг, только и всего. Папа считает, что это
               разные вещи: долг — понятие общественное, а счастье — сугубо личное.
                     — А что говорит твой папа о мещанстве?
                     — Он  говорит,  что  мещанство  —  это  такое  состояние  человека,  когда  он  делается
               рабом незаметно для себя. Рабом вещей. удобств, денег, карьеры, благополучия, привычек.
               Он перестает быть свободным, и у него вырабатывается типично рабское мировоззрение. Он
               теряет свое "я", свое мнение, начинает соглашаться, поддакивать тем, в ком видит господина.
               Вот  как папа объяснял мне, что такое мещанство как общественное явление. Он называет
               мещанами тех, для кого удобства выше чести.
                     — Честь — дворянское понятие, — возразила Искра. — Мы ее не признаем.
                     Вика странно усмехнулась. Потом сказала, и в тоне ее звучала грустная нотка:
                     — Я хотела бы любить тебя, Искра, ты-самая лучшая девочка, какую я знаю. Но я не
               могу тебя любить, и не  уверена,  что когда-нибудь полюблю так, как хочу, потому что ты
               максималистка.
                     Искре вдруг очень захотелось плакать, но она удержалась.
                     Девочки  долго  сидели  молча,  словно  привыкая  к  высказанному  признанию.  Потом
               Искра тихо спросила:
                     — Разве плохо быть максималисткой?
                     — Нет, не плохо, и они, я убеждена, необходимы обществу. Но с ними очень трудно
               дружить,  а  любить  их  просто  невозможно.  Ты,  пожалуйста,  учти  это,  ты  ведь  будущая
               женщина.
                     — Да,  конечно, —  Искра,  подавив  вздох,  встала. —  Мне  пора.  Спасибо  тебе…  За
               Есенина.
                     — Ты  прости,  что  я  это  сказала,  но  я  должна  была  сказать.  Я  тоже  хочу  говорить
               правду и только правду, как ты.
                     — Хочешь  стать  максималисткой,  с  которой  трудно  дружить?  -насильственно
               улыбнулась Искра.
                     — Хочу,  чтобы  ты  не  ушла  огорченной…—  Хлопнула  входная  дверь,  и  Вика  очень
               обрадовалась.-А вот и папа! И ты никуда не уйдешь, потому что мы будем пить чай.
                     Опять  были  конфеты  и  пирожные,  которые  так  странно  есть  не  в  праздник.  Опять
               Леонид  Сергеевич  шутил  и  ухаживал  за  Искрой,  но  был  задумчив:  задумчиво  шутил  и
               задумчиво  ухаживал.  И  иногда  надолго  умолкал,  точно  переключаясь  на  какую-то  свою
               внутреннюю волну.
                     — Мы  с  Искрой  немного  поспорили  о  счастье, —  сказала  Вика.-Да  так  и  не
               разобрались, кто прав.
                     — Счастье иметь друга, который не, отречется от тебя в трудную минуту. — Леонид
               Сергеевич произнес это словно про себя, словно был еще на той внутренней волне. — А кто
               прав,  кто  виноват…—  Он  вдруг  оживился. —  Как  вы  думаете,  девочки,  каково  высшее
   27   28   29   30   31   32   33   34   35   36   37