Page 29 - Завтра была война...

— А кто?
Зиночка догадывалась, что Артем просто так не отстанет. Надо было выкручиваться.
— Ты никому не скажешь? Никому-никому! Артем молчал, очень серьезно глядя на
нее.
— Это такая тайна, что, если ты меня выдашь, я утоплюсь.
— Зина, это, — строго сказал он. — Не веришь, лучше не говори. Я вообще не трепло,
а для тебя…
Опять выскочили эти три слова, и опять он замолчал, и опять Зиночка ничего не
услышала.
— Это взрослый человек, — призналась она. — Он женат и уже бросил из-за меня
жену. И двоих детей. То есть одного, второй еще не родился…
— Ты же еще маленькая.
— А что делать? — отчаянным шепотом спросила Зиночка.-Ну что делать, ну что?
Конечно, я не пойду за него замуж, ни за что не пойду, но пока — пока, понимаешь? — мы с
тобой будем кок будто мы просто товарищи.
— А мы и так просто товарищи.
— Да, к сожалению. — Она тряхнула головой. — Я поздно разобралась в ситуации,
если хочешь знать. Но теперь пока будет так, хорошо? Пока, понимаешь?
— А ты маме очень понравилась, — сказал Артем, помолчав.
— Неужели? — Зиночка заулыбалась, забыв о своих несчастьях с женатым
человеком. — У тебя замечательная мама, и я в нее влюбилась. Я почему-то быстро
влюбляюсь. Привет!
И убежала, стараясь казаться трагической даже со спины, хотя ей очень хотелось петь и
скакать. Артем понимал, что она наврала ему с три короба, но не сердился. Главное было не
то, что она наврала, а то, что он ей был не нужен. Артем впервые в жизни открыл, где
находится сердце, и уныло — скакать ему не хотелось — поплелся домой. И как раз в это
время в директорский кабинет вошла Валентина Андроновна.
— Полюбуйтесь, — сказала она и положила на стол два исписанных листка, вырванных
из тетради в линейку.
В тоне ее звучала печально-торжественная нота, но Николай Григорьевич внимания на
эту ноту не обратил, поскольку был заинтригован началом: «Юра, друг мой!» и «Друг мой
Сережа!» Далее шло нечто маловразумительное, но директор дочитал и весело рассмеялся:
— Вот дуреха! Ну до чего же милая дурешка писала!
— А мне не до смеха. Извините, Николай Григорьевич, но это все ваши зеркала.
— Да будет вам,-отмахнулся директор.-Девочки играют в любовь, ну и пусть себе
играют. Все естественное разумно. С вашего разрешения.
Он скомкал письмо и полез в карман. Валентина Андроновна рванулась к столу:
— Что вы делаете?
— Возвращать неудобно, значит, надо прятать концы в воду, то бишь в огонь.
— Я категорически протестую. Вы слышите, категорически! Это документ…
Она пыталась через стол дотянуться до бумажки, но руки у директора были длиннее.
— Никакой это не документ, Валентина Андроновна.
— Я знаю, кто это писал. Знаю, понимаете? Это писала Коваленко: она забыла
хрестоматию…
— Мне это неинтересно. И вам тоже неинтересно. Должно быть неинтересно, я имею в
виду… Сесть!
По его команде когда-то шел в атаку эскадрон. И, услышав металл, Валентина
Андроновна поспешно опустилась на стул. А директор достал наконец-то спички и сжег оба
письма.
— И запомните: не было никаких писем. Самое страшное -это подозрение. Оно калечит
людей, вырабатывая из них подлецов и шкурников.
— Я уважаю ваши боевые заслуги, Николай Григорьевич, но считаю ваши методы