Page 30 - Завтра была война...

воспитания не только упрощенными, но и порочными. Да, порочными! Я заявляю
откровенно, что буду жаловаться.
Директор вздохнул, горестно покачал головой и указал пальцем на дверь:
— Идите и пишите. Скорее, пока пыл не прошел.
Валентина Андроновна остервенело хлопнула дверью. Терпение ее лопнуло, отныне
она шла в открытый бой за то, что было смыслом ее жизни: за советскую школу. И отважно
сжигала за собой все мосты.
Если бы не было вечера накануне, Искра заметила бы повышенную шустрость
Зиночки. Но вечер был, привычная гармония нарушилась; Искра больше занималась собой, а
потому и упустила из-под контроля подружку.
Совсем немного поработав на заводе, Сашка Стамескин стал заметно меняться. У него
появилась какая-то усталая уверенность в голосе, собственные суждения и — что
настораживало Искру -этакое особое отношение к ней. Он еще по-прежнему привычно
поддакивал и привычно подчинялся, привычно присвистывая выбитыми зубами и привычно
мрачнел при очередных выговорах. И вместе с тем минутами появлялось то, что давали
отныне завод, зарплата, взрослая жизнь и взрослый круг знакомств, и Искра не знала,
радоваться ей или бороться изо всех сил.
В тот вечер они не пошли в кино, потому что Искре вздумалось погулять. А погулять
означало поговорить, ибо идти просто так или молоть вздор Искра не умела. Она либо
воспитывала своего Стамескина, либо рассказывала, что вычитала в книгах или до чего
додумалась сама. Когда-то Сашка отчаянно спорил с нею по всем поводам, потом примолк, а
в последнее время стал улыбаться, и улыбка эта Искре решительно не нравилась.
— Почему ты улыбаешься, если ты не согласен? Ты спорь со мной и отстаивай свою
точку зрения.
— А меня твоя точка устраивает.
— Эй, Стамескин, это не по-товарищески, — вздохнула Искра. — Ты хитришь,
Стамескин. Ты стал ужасно хитрым человеком.
— Я не хитрый.-Сашка тоже вздохнул.-А улыбаюсь оттого, что мне хорошо.
— Почему это тебе хорошо?
— Не знаю. Хорошо, и все. Давай сядем. Они сели на скамью в чахлом пустынном
сквере. Скамейка была высокой, и Искра с удовольствием болтала ногами.
— Понимаешь, если рассуждать логически, то жизнь одного человека представляет
интерес только для него одного. А если рассуждать не по мертвой логике, а по
общественной, то он, то есть человек…
— Знаешь? — вдруг чужим голосом сказал Сашка. — Ты не рассердишься, если я…
— Что? — почему-то очень тихо спросила Искра.
— Нет, ты наверняка рассердишься.
— Да нет же, Саша, нет! — Искра взяла его за руку и встряхнула, точно взбалтывая
остатки смелости. — Ну же? Ну?
— Давай поцелуемся.
Наступила длинная пауза, во время которой Сашка чувствовал себя крайне неуютно.
Сначала он сидел не шевелясь, пришибленный собственной отчаянной решимостью, потом
задвигался, запыхтел, сказал угнетенно:
— Ну вот. Я же ведь просто так…
— Давай, — одними губами сказала Искра.
Сашка набрал побольше воздуха, потянулся. Искра подалась к нему, подставляя тугую
прохладную щеку. Он прижался губами, одной рукой привлек ее к себе за голову и замер.
Они долго сидели неподвижно, и Искра с удивлением слушала, как забилось сердце.
— Пусти… Ну же. — Она выскользнула.
— Вот…— тяжело вздохнул Сашка.
— Страшно, да? — шепотом спросила Искра. — У тебя бьется сердце?
— Давай еще, а? Еще разочек…