Page 100 - Этюды о ученых

Я стою в кабинете Пастера у стола. Маленький и какой-то непривычно низенький стол.
Портрет бородача с простым, открытым лицом крестьянина: отец. Камин. Маленькие мехи
для раздувания огня. Маслено блестящие кожаные корешки книг. В соседней комнатушке –
шкаф с платьем. Красная с белой отделкой мантия профессора Сорбонны. Строгих линий
сюртук, расшитый зелёным позументом, – лишь 40 человек могли носить такие сюртуки,
сорок «бессмертных» Большой Академии. Вокруг – музейная чистота и та особая неживая
расстановка предметов, какая бывает в мемориальных святынях. Впрочем, возможно, и при
жизни Пастера этот кабинет был таким неживым, потому что его хозяин редко бывал здесь.
Хозяин жил в лаборатории. «У меня наконец есть то, – писал он в письме, – чего я всегда
желал, – лаборатория, доступная мне во всякое время: она под моей квартирой; иногда всю
ночь в ней горит газ, и опыты не прерываются…»
Да, он именно жил в лаборатории.
Нельзя точно подсчитать, сколько лет провёл в лаборатории Пастер. Но с уверенностью
можно сказать – десятилетия. Грузноватый, медлительный на людях человек преображался,
как только попадал в лабораторию – стихию, для которой он был рождён. Он приходил сюда
рано утром и возвращался домой впотьмах, на цыпочках, чтобы не разбудить жену. Один
врач, наблюдая работу Пастера, спросил его: «Знаете ли, ведь вам грозит паралич, и
близкий». – «Знаю», – с улыбкой ответил Пастер.
Лаборатория для Пастера была источником высшей радости жизни, её главным
содержанием и смыслом. А паралич действительно разбил его в 46 лет, но через несколько
месяцев необыкновенным усилием воли он победил болезнь и снова принялся работать. И
когда сегодня вы проходите в лаборатории Пастера от стола к столу, от полки к полке, перед
вами не просто приборы, инструменты и хрупкое лабораторное стекло, но овеществлённые
годы его жизни, в которых зашифрован страстный рассказ о его исканиях, сомнениях и
победах.
Вот картонные кубики, похожие на детские игрушки. Рядом деревянные
многогранники. Он вырезал их своей бритвой в маленькой лаборатории в парижской Эколь
Нормаль, чтобы отослать старому профессору Био – признанному авторитету в области
химии: ему было 26 лет, и он бредил кристаллами. Это была его первая по-настоящему
большая работа. «Кристаллизация таит в себе чудеса… – писал он позднее уже из
Страсбурга другу юности Шапюи. – Если ты приедешь в Страсбург, ты поневоле станешь
химиком. Я не буду говорить с тобой ни о чём, кроме кристаллов». За изменением внешней
конфигурации кристаллов он разглядел особенности их молекулярного строения. Ещё и ещё
отрабатывал он методику своих опытов, снова и снова проверяя себя. Могучие деревья
растут медленно. Он никогда не торопился.
Впрочем, именно в Страсбурге он совершил, пожалуй, самый стремительный поступок
в своей жизни: на пятнадцатый день после приезда в город он сделал предложение Мари
Лоран, дочери ректора Страсбургского университета. Они прожили вместе 46 лет и были
очень счастливы…
Чётким, прямым почерком сделаны рукой Пастера этикетки на лабораторных склянках.
Чёрные чернила выцвели и порыжели – ведь они высохли больше ста лет назад. Пастер
занимался тогда исследованием процессов брожения вина. Это был важнейший шаг на пути
решения проблемы «самозарождения», многие десятилетия обсуждавшейся
естествоиспытателями разных стран. Споры о том, существует или нет «самозарождение»
живых организмов, разгорались как пламя, перебрасывались из лабораторий в гостиные
аристократов, эхом, иногда нелепо искажённым, гремели в газетах и журналах.
Пастер не спорил – Пастер работал. Это были годы кропотливого труда, годы
мучительной борьбы не только со своими противниками, которым нет числа, но и с собой.
Ещё сегодня он плакал от радости – так удачен был завершённый опыт, а назавтра уже
обвинял себя в недобросовестности эксперимента.
«Думать, что открыл важный факт, томиться лихорадочной жаждой возвестить о нём и
сдерживать себя днями, неделями, годами, бороться с самим собой, стараться разрушить