Page 75 - Этюды о ученых

и Екатериною II он один является самобытным сподвижником просвещения. Он создал
первый университет. Он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом». Но
говорить о корифеях мировой науки и не сказать о нём – дерзость тоже. Может быть, более
непростительная.
Прежде всего о некоторых мифах, окружающих это имя. Мифы возникли как-то
исподволь, скорее по доброму, чем по злому умыслу и незаметно укоренились, подменив
истину.
В представлении многих Ломоносов, совсем мальчик, сын тёмного поморского рыбака
из бедной, затерянной в снегах деревеньки, движимый некой неведомой силой, вдруг все
бросает и пешком идёт в Москву учиться.
Все так и не так. Во-первых, это был совсем не мальчик. В Москву отправился 19-
летний, по существу, взрослый парень, завидный жених, широкоплечий силач, который с 10
лет ходил в море и был дублен самыми злыми северными ветрами. Во-вторых, в Москву
отправился вовсе не сын бедного, тёмного помора, а единственный наследник человека, для
своих мест если не богатого, то весьма обеспеченного, пользующегося и авторитетом и
известностью. Василий Ломоносов содержал лодки, на которых перевозил по морю
казённую и частную кладь, так что называть Михаилу Васильевича крестьянским сыном
можно лишь с некоторыми оговорками. И наконец, в Москву пришёл вовсе не неуч, слепо,
как росток к солнцу, тянувшийся к знаниям, а юноша, уже прикоснувшийся к науке своего
времени, уже сделавший первый жадный глоток из чаши истины, понявший, что жажду эту
побороть он в себе теперь не в силах, и с немалыми сомнениями и колебаниями решивший
идти в Москву, точно зная, что лишь там он сможет утолить эту жажду. То есть явление
Ломоносова в Москву – это не некая игра судьбы, не счастливая случайность внезапного
озарения, а неизмеримо более серьёзное отражение некоего сложного духовного процесса
человека с уже сложившимся характером.
Другой неосознанный миф можно назвать самодеятельным, поскольку он невольно
возникает в сознании каждого, кто познакомился хотя бы с перечнем трудов Ломоносова в
энциклопедическом словаре. Его разносторонность и огромность сделанного им
подсознательно рождают уверенность в его научном долголетии. Между тем Ломоносов
умер рано: ему не было 54 лет, а самостоятельным научным творчеством занимался всего 24
года. Сравнения неуместны по отношению к людям масштабов Ломоносова, но всё-таки в
истории мировой науки не много можно найти примеров подобной творческой
интенсивности.
Мифологичность есть и в том, что вся жизнь Ломоносова, с давних пор приглаженная и
«причёсанная» некоторыми дореволюционными биографами, представлялась довольно
благополучной и даже безмятежной. Да, была и благосклонность Елизаветы, и защита
Шувалова, но человек этот за короткий свой век отведал из всех чаш горестей, столь щедро
поивших затем его великих потомков – от Радищева до Менделеева. Он, ставший ещё при
жизни воплощением русской культуры, испытал на себе все возможные виды унижений и
умалений этой культуры. Он получал подмётные анонимки, как получал их потом Пушкин.
Его травила церковь, как травила она многие десятилетия спустя Льва Толстого. Его труды
высмеивались, как высмеивались гениальные откровения Лобачевского. Сколько сил
потратил он на борьбу с иностранным засильем в русской Академии наук, на борьбу с
тайными союзами бездарностей, которую продолжал Бутлеров!
Над ним издевались монархи и ненавидели монаршие холопы, как издевались и
ненавидели они славнейших сынов нашего Отечества. Даже больше: как напоминают
штрихи его жизни судьбу других великих учёных других стран и других времён! Сколько
изобретательности, ума и времени потратил Леонардо да Винчи на создание всевозможных
увеселений для своих сиятельных патронов! Сколько трудов Ломоносова в блеске
елизаветинских балов с их бесконечными иллюминациями и фейерверками! Супруга лорда
Дэви вошла в историю только потому, что она унижала молодого Фарадея. Кто, зачем и
почему вспоминал бы сегодня Шумахера, Эпинуса, Теплова, Гришова, Миллера, всех этих