Page 26 - Бегущая по волнам

окурок, стал вдруг улыбаться и тщательно расспросил меня, как я себя чувствую – во всех
отношениях жизни на корабле. Ответив, как надо, то есть бессмысленно по существу и
прилично-разумно по форме, я встал, полагая, что Гез отправится завтракать. Но на мое о
том замечание Гез отрицательно покачал головой, выпрямился, хлопнул руками по коленям
и вынул из нижнего ящика стола скрипку.
Увидев это, я поддался соблазну сесть снова. Задумчиво рассматривая меня, как если
бы я был нотный лист, капитан Гез тронул струны, подвинтил колки и наладил смычок,
говоря:
– Если будет очень противно, скажите немедленно. Я молча ждал. Зрелище человека с
желтым лицом, с опухшими глазами, сунувшего скрипку под бороду и делающего головой
движения, чтобы удобнее пристроить инструмент, вызвало у меня улыбку, которую Гез
заметил, немедленно улыбнувшись сам, снисходительно и застенчиво. Я не ожидал хорошей
игры от его больших рук и был удивлен, когда первый же такт показал значительное
искусство. Это был этюд Шопена. Играя, Гез встал, смотря в угол, за мою спину; затем его
взгляд, блуждая, остановился на портрете. Он снова перевел его на меня и, доигрывая,
опустил глаза.
Спенсер советует устраивать скрипичные концерты в помещениях, обитых тонкими
сосновыми досками на полфута от основной стены, чтобы извлечь резонанс, необходимый,
по его мнению, для ограниченной силы звука скрипки. Но не для всякой композиции хорош
этот рецепт, и есть вещи, сила которых в их содержании. Шепот на ухо может иногда
потрясти, как гром, а гром – вызвать взрыв смеха. Этот страстный этюд и порывистая манера
Геза вызвали все напряжение, какое мы отдаем оркестру. Два раза Гез покачнулся при
колебании судна, но с нетерпением возобновлял прерванную игру. Я услышал резкие и
гордые стоны, жалобу и призыв; затем несколько ворчаний, улыбок, смолкающий напев о
былом – Гез, отняв скрипку, стал сумрачно ее настраивать, причем сел, вопросительно
взглядывая на меня.
Я похвалил его игру. Он, если и был польщен, ничем не показал этого. Снова взяв
инструмент, Гез принялся выводить дикие фиоритуры, томительные скрипучие диссонансы –
и так, притворно, увлекся этим, что я понял необходимость уйти. Он меня выпроваживал.
Видя, что я решительно встал, Гез опустил смычок и пожелал приятно провести день –
несколько насмешливым тоном, на который теперь я уже не обращал внимания. И я сам
хотел быть один, чтобы подумать о происшедшем.

Глава XIII

Ища случая разрешить загадку портрета, хотя и не имел для этого ни определенных
надежд, ни обдуманного, готового плана, я перебрался на палубу и уселся в шезлонг.
Единственным человеком, которого без особого морального насилия над собой я мог
бы вовлечь в интересующий меня разговор, был Бутлер. Куря, я стал ожидать его появления.
У меня было предчувствие, что Бутлер придет.
Меж тем погода улучшилась; ветер утратил резкость, сырость исчезла, и солнечный
свет окреп; хотя ярко он еще не вырывался из туч, но стал теплее тоном. Прошло четверть
часа, и Бутлер действительно появился, если не навеселе, то прогнав тяжкий вчерашний
хмель стаканчиком полезных размеров.
Мне показалось, что он доволен, увидев меня. Не теряя времени, я пригласил его
выкурить сигару, взял бодрый, живой тон, рассказал анекдот и, когда увидел, что он изменил
несколько напряженную позу на непринужденную и стал связно произносить довольно
длинные фразы, – сказал ему, что „Бегущая по волнам“ – самое великолепное парусное
судно, какое мне приходилось видеть.
– Оно было бы еще лучше, – сказал Бутлер, – для нас, конечно, если бы могло брать
больше груза. Один трюм. Но и тот рассчитан не для грузовых операций. Мы кое-что
сделали, сломав внутренние перегородки, и тем увеличили емкость, но все же грузить более