Page 28 - Бегущая по волнам

взгляда на свое состояние, и я никогда не мог установить, где подлинное начало этой
мучительной приверженности, столь сильной, что нет даже стремления к обладанию;
встреча, взгляд, рука, голос, смех, шутка – уже являются облегчением, таким мощным среди
остановившей всю жизнь одержимости единственным существом, что радость равна
спасению. Но я был на большом расстоянии от прекрасной опасности, и я был спокоен, если
можно назвать спокойствием упорное размышление, лишенное терзающего стремления к
встрече.
Меж тем солнце пробилось наконец сквозь туманные облачные пласты; по яркому
морю кружилась пена. Вскоре я отправился к себе вниз, где, никем не потревоженный,
провел в чтении около трех часов. Я читал две книги – одна была в душе, другая в руках.
Приближалось время обеда, который, по корабельным правилам, подавался в час дня.
Качать стало медленнее и не так сильно, как утром. Я решил обедать один по той причине,
что обед приходился на вахтенные часы Бутлера и мне предстояло, следовательно, сидеть с
Гезом и Синкрайтом. Я никогда не чувствовал себя хорошо в обществе людей, относительно
которых ломал голову над каким-либо обстоятельством их жизни, не имея возможности
прямо о том сказать. Это о Гезе; что касается Синкрайта, – его ползающая улыбка и сальный
взгляд были мне нестерпимы.
Вызвав Горация, я сговорился с ним, узнав, что обед будет несколько раньше часа,
потому что близок Дагон, где, как известно, Гез должен погрузить железо.
Скоро мне в каюту подали обед. Я отобедал и, заслышав на палубе оживление, вышел
наверх.

Глава XIV

„Бегущая по волнам“ приближалась к бухте, раскинутой широким охватом
отступившего в глубину берега. Оттуда шел смутный перебой гула. Гез, Бутлер и Синкрайт
стояли у борта. Команда тянула фалы и брасы, переходя от мачты к мачте.
Берег развертывался мрачной перспективой фабричных труб, опоясанных слоями
черного дыма. Береговая линия, где угрюмые фасады, акведуки, мосты, краны, цистерны и
склады теснились среди рельсовых путей, напоминала затейливый силуэт: так было здесь все
черно от угля и копоти. Стон ударов по железу набрасывался со всех концов зрелища; грохот
паровых молотов, цикады маленьких молотков, пронзительный визг пил, обморочное
дребезжание подвод – все это, если слушать, не разделяя звуков, составляло один крик.
Среди рева металлов, отстукивая и частя, выбрасывали гнилой пар сотни всяческих труб. У
молов, покрытых складами и сооружениями, вид которых напоминал орудия пытки, – так
много крюков и цепей болталось среди этих подобий Эйфелевой башни, – стояли баржи и
пароходы, пыля выгружаемым каменным углем.
„Бегущая по волнам“ опустила якорь. Паруса упали, потом исчезли. Встретив Бутлера,
я спросил, долго ли мы пробудем в Дагоне. Он сказал, что скоро начнут грузить, и
действительно, прошло около получаса, как буксир подвел к нам четырехугольный тяжелый
баркас, из трюма которого носильщики стали таскать по трапу крепкие деревянные ящики.
Чистая палуба „Бегущей“ покрылась грязью и пылью. Я ушел к себе, где некоторое время
слышал однообразную звуковую картину. топот босых ног, стук брошенного па скат ящика и
хриплые голоса. Так продолжалось часа два. Наконец установилась относительная тишина.
Все рабочие, как я видел это в иллюминатор, сошли на шаланду, и буксир потащил ее в порт.
Вскоре после этого к навесному трапу, опущенному по той стороне корабля, где
находилась моя каюта, подплыла лодка, управляемая наемным лодочником. Шлюпка прошла
так близко от иллюминатора, что я бегло рассмотрел ее пассажиров. Это были три женщины:
рыжая, худенькая, с сжатым ртом и прищуренными глазами; крупная, заносчивого вида,
блондинка, и третья – бледная, черноволосая, нервного, угловатого сложения. Махая руками,
эти три женщины встали, смотря наверх и выкрикивая какие-то отчаянные приветствия. На
их плечах были кружевные накидки; волосы подобраны с грубой пышностью, какой принято