Page 116 - Белый пароход

Приближаясь к месту привала, Чингисхан снова обратил внимание на знакомое облако над
головой — уже в третий раз. И тут только сердце его екнуло. Пораженный невероятной догадкой,
он похолодел, и земля поплыла у него перед глазами — он едва успел схватиться за гриву коня.
Такого с ним никогда не случалось, ибо ничто из сущего на темногрудой Земле Этуген, незыбле-
мой основе мира, дарованной Небом для житья и владычества, не могло ошеломить его
настолько, чтобы он ахнул от неожиданности; казалось, все было изведано, ничто на свете не
могло уже поразить его жестокий ум, восхитить или опечалить его заматеревшую в кровавых
делах душу, никогда не случалось, чтобы он, уронив свое ханское достоинство, испуганно
вцеплялся в гриву коня, как какая-то баба. Такого не могло и не должно было быть, поскольку
давно уже, можно сказать, с ранних лет, с тех пор, как он пристрелил из лука своего
единокровного братца отрока Бектера, повздорив с ним из-за выловленной рыбешки, а на самом
деле уловив рано проснувшим-ся волчьим чутьем, что им в одном седле судьбы не усидеть, — с
тех пор убедился он, постигнув устроение жизни самым верным, безошибочным способом —
попранием силой, что нет и не может быть ничего такого, что не покорилось бы силе, что не пало
бы на колени, не померкло бы, не сокрушилось бы в прах под напором грубой мощи, будь то
камень, огонь, вода, дерево, зверь или птица, не говоря уж о грешном человеке. Когда сила силу
ломит, удивительное становится ничтожным, а прекрасное — жалким. Отсюда устоялся вывод:
все, что попирается, то ничтожно, а все, что простирается ниц, — заслуживает снисхождения в
меру прихоти снисходящего. И на том мир стоит…
Но совсем иное дело, когда речь о Небе, олицетворяющем Вечность и Бесконечность, о кото-
рых толкуют подчас гималайские странники, бродячие книжники. Да, лишь Оно, непостижимое
Небо, было ему неподвластно, неуловимо и недоступно. Перед Небом-Тенгри он и сам был никем
— ни восстать, ни устрашить, ни двинуться походом. И оставалось только молиться и поклоняться
Небу-Тенгри, ведающему земными судьбами и, как утверждали гималайские книжники, движени-
ем миров. А потому, как и всякий смертный, в искренних заверениях и жертвоприношениях
умолял он Небо благоволить к нему и покровительствовать ему, помочь твердо владеть людским
миром, и, если таких подлунных миров, как утверждают бродячие мудрены, великие множества
во Вселенной, то что стоит Небу отдать земной мир ему, Чингисхану, в полное и безраздельное
господство, во владение его роду из колена в колено, ибо есть ли на свете более
могущественный и достойный среди людей, нежели он; нет такого, кто превосходил бы его в
силе, чтобы править всеми Четырьмя Сторонами Света. В тайных помыслах своих он все больше
верил, что имеет особое право просить у Верховного Неба того, чего никто не осмеливался
просить, — безгранич-ного владычества над народами, — ведь должен кто-то один быть
правителем, так пусть будет тот, кто сумеет покорить силой других. В своей безграничной
милости Небо не чинило ему помех в его завоеваниях, в приращении господства, и, чем дальше,
тем больше укреплялся он в уверенности, что у Неба он на особом счету, что верховные силы
Неба, неведомые людям, на его стороне. Все ему сходило с рук, а ведь какие только яростные
проклятия не призывались на его голову из уст вопиющих во всех краях, где прошелся он огнем
и мечом, но ни одно из этих жалких проклятий никак не сказалось на его все возрастающем
величии и всеустрашающей славе. Наоборот, чем больше его проклинали, тем больше
пренебрегал он стонами и жалобами, обращенными к Небесам. И однако же бывали случаи,
когда нет-нет, да и закрадывались в душу тяжкие сомнения и опасения, как бы не прогневить
Небо, как бы не навлечь на себя небесные кары. И тогда великий хан замирал на некоторое
время, подавлял себя в себе, давал подданным слегка передохнуть и готов был принять
справедливый укор Неба и даже покаяться. Но Небо не гневалось, ничем не проявляло своего
недовольства и не лишало его своей безграничной милости. И он, как в азартной игре, все
больше шел на риск, на вызов тому, что считалось небесной справедливостью, испыты-вал