Page 119 - Белый пароход

было иные мысли, нежели те, что исходили от него, навязывались им, его волей, ибо во сне люди
не подвластны ни чужой, ни собственной воле, ибо сон — дурная, зряшная, опасная свобода,
прерывать которую необходимо с первых мгновений возврата ото сна, вторгаться решительно и
грубо, чтобы вернуть их, очнувшихся, снова в явь — к служению, к беспрекословному
подчинению, к действиям.
Похожий на бычий рык тяжкий гул барабанов всякий раз вызывал в Чингисхане холодок,
связанный с давним воспоминанием: в отрочестве, когда поблизости от него ярились два сцепив-
шихся быка, дико мыча, вскидывая копытами щебень и пыль, он, завороженный их ревом, сам не
помнит, как схватил боевой лук и пронзил стрелой задремавшего единокровного братца Бектера,
поссорившегося с ним из-за рыбки, выловленной в реке. Бектер дико вскричал, вскочил и снова
повалился наземь, обливаясь кровью, а он, Темучин, да, тогда он был всего лишь Темучином,
сиротой рано умершего Есугей-батуры, в испуге побежал на гору, взвалив на плечи добулбас,
лежавший возле юрты. Там, на горе, он стал бить в барабан, долго и монотонно, а мать его,
Аголен, кричала и выла внизу, рвала на себе волосы, проклиная братоубийцу. Потом сбежались
другие люди, и все что-то кричали ему, размахивая руками, но он ничего не слышал, упорно
колотя в барабан. И никто к нему не подступился почему-то. Он просидел на горе до рассвета,
колотя в добулбас…
Мощный гул сотен добулбасов теперь был его боевым кличем, его яростным рыком, его
неустрашимостью и свирепостью, его сигналом ко всем, идущим с ним в походе, — внимать,
подниматься, действовать, двигаться к цели, к покорению мира. И они пойдут за ним до предела
— есть же где-то предел горизонту, и все, что существует на земле, — все люди и твари,
обладаю-щие слухом, будут внимать его боевым барабанам, внутренне содрогаясь. И даже тучка
белая, с недавних пор неразлучная свидетельница его скрытых дум, не уклоняясь, плавно
кружит над головой под утренний бой барабанов. Порывистый ветерок шелестит имперским
знаменем с расшитым, похожим на живого, огнедышащим драконом. Вот дракон бежит на ветру
по полотнищу, изрыгая яркое пламя из пасти…
Хорошие утра выдавались в эти дни.
И по ночам, на сон грядущий, выходил Чингисхан глянуть на округу. Всюду в пустынных
просторах горели костры, полыхая вблизи и мерцая вдали. По боевым лагерям и обозным
таборам, на стоянках погонщиков табунов и стад стелились белесые дымы, люди в тот час,
употевая, глотали похлебку и наедались вдосталь мяса. Запах мясной варенины, извлекаемой
огромными кусками из котлов, привлекал голодное степное зверье. То там, то тут поблескивали
во тьме лихорадочные глаза и доносилось до слуха заунывное подвывание несчастных тварей.
Армия между тем быстро впадала в мертвецкий сон. Лишь оклики ночных дозоров, объезжав-
ших войско на привале, свидетельствовали, что и ночью жизнь шла по строго заведенному
поряд-ку. Так и полагалось быть тому — всему свое предназначение, обращенное в конечном
счете к единой и высшей цели — неукоснительному и безраздельному служению
мирозахватнической идее Чингисхана. В такие минуты, пьянея душой, он постигал собственную
суть — суть сверхче-ловека — неистребимую, одержимую жажду власти, тем большую, чем
большей властью он владел, и отсюда вытекал с неизбежностью абсолютный вывод
— потребно лишь то, что соответ-ствовало его власть прибавляющей цели, а то, что не
отвечало ей, — не имело права на бытие.
Поэтому и свершилась сарозекская казнь, предание о которой спустя многие времена записал
Абуталип Куттыбаев на беду свою…
В одну из ночей на привале конный дозор объезжал расположение войск правого тумена. За
пределами боевых лагерей находились стоянки обозов, погонщиков стад и разного рода подсоб-