Page 121 - Белый пароход

— Ну, как ты? Как чувствуешь себя? — спросил он, едва сдерживая учащенное дыхание. — Я
так беспокоился.
— Теперь уже все позади, — отвечала женщина, улыбаясь в полутьме. — Не об этом думай. О
нем спроси, о нашем сыночке. Он такой крепенький оказался. Так сильно сосет мою грудь. Он
очень похож на тебя. И Алтун говорит, что очень похож.
— Покажи мне его, Догуланг. Дай взглянуть!
Догуланг отстранилась и прежде, чем приоткрыть одеяло над колыбелью, прислушалась,
невольно настораживаясь, к звукам снаружи. Все было тихо вокруг.
Сотник долго смотрел, силясь угадать свои черты в ничего не выражающем пока личике
спящего младенца. Вглядываясь в новорожденного, затаив дыхание, он, может быть, впервые
постигал божественную суть появления на свет потомства как замысел вечности. Потому,
наверное, и сказал, взвешивая каждое слово:
— Вот теперь я всегда буду с тобой, Догуланг, всегда с тобой, даже если что со мной и
случится. Потому что у тебя мой сын.
— Ты — со мной? Если бы! — горестно усмехнулась женщина. — Ты хочешь сказать, что
малыш — твое второе воплощение, как у Будды. Я об этом подумала, кормя его грудью. Я
держала его на руках, ребенка, которого не было еще три дня назад, и говорила себе, что это ты
в новом своем воплощении. И ты об этом подумал сейчас?
— Подумал. Только не совсем так. С Буддой не могу себя сравнивать.
— Можешь не сравнивать. Ты не Будда, ты мой дракон. Я тебя с драконом сравниваю, —
ласково прошептала Догуланг. — Я вышиваю на знаменах драконов. Никто не знает — это все
ты. На всех знаменах моих — это ты. Бывает, и во сне его вижу, во сне вышиваю дракона, он
оживает, и, ты только не смейся, я обнимаю его во сне, и мы соединяемся, и мы летим, дракон
меня уносит, и я с ним улетаю, и в самое сладкое мгновение оказывается — это ты. Ты со мной
во сне — то дракон, то человек. И, просыпаясь, я не знаю, чему верить. Я ведь тебе, Эрдене, и
прежде говорила — ты мой огненный дракон. И я не шутила. Так оно и было. Это я тебя, твое
воплощение в драконе, вышиваю на знаменах. И теперь, выходит, я родила от дракона.
— Пусть будет так, как тебе любо. Но, ты послушай, Догуланг, что я тебе хочу сказать. —
Сотник помолчал и молвил затем: — Вот теперь, когда у нас родился ребенок, надо думать, как
нам быть. И об этом мы сейчас поговорим. Но раньше я хочу сказать, чтобы ты знала, да ты и так
знаешь, но все равно скажу: я всегда тосковал и всегда тоскую по тебе. И самое страшное, чего
я боюсь, — не голову потерять в бою, а тоску свою потерять, лишиться ее. Я все время думал,
уходя с войсками то в одну, то в другую сторону, как отделить от себя свою тоску, чтобы она не
погибла вместе со мной, а осталась бы при тебе. И я ничего не мог придумать, но мне мечталось,
чтобы тоска моя превратилась или в птицу, или, может быть, в зверя, во что-то такое живое,
чтобы я мог передать тебе это в руки и сказать — вот возьми, это моя тоска, и пусть она будет
всегда с тобой. И тогда мне не страшно погибнуть. И теперь я понимаю — мой сын родился от
моей тоски по тебе. И теперь он всегда будет с тобой.
— Но мы еще не дали ему имени. Ты придумал ему имя? — спросила женщина.
— Да, — ответил сотник. — Если ты согласишься, назовем его хорошим именем
— Кунан!
— Кунан!
— Да.
— А что, очень хорошо. Кунан! Молодой скакун.
— Да. Конь-трехлетка. В самом восходе сил. И грива, как буря, и копыта, как свинец.
Догуланг склонилась над младенцем:
— Послушай, отец твой скажет имя твое!