Page 141 - Белый пароход

друзья принесли в вагон Тансыкбаева дымящееся блюдо, покрытое белым полотенцем. В
коридоре за дверью засновали охранники, принимавшие угощение: «Казы, кабырга! —
полушепотом, с удово-льствием проговорил один из них. — А запах какой! В городе такого не
бывает. Степное мясо!»
Через краешек зарешеченного окна Абуталип увидел, как Тансыкбаев в шинели внакидку
вышел попрощаться на перрон. Стояли все кружком, коренастые, упитанные, как на подбор, в
каракулевых шапках, с краснощекими сияющими лицами, улыбчивые, оживленно жестикулирую-
щие и дружно хохочущие, — возможно, по поводу нового анекдота, — пар горячий валил на
морозном воздухе изо ртов, каблуки, наверное, поскрипывали на тонком снегу. А бдительная
милиция никого сюда не подпускала — в изголовье состава, у спецвагона стояли они,
тансыкбаев-цы, одни, довольные, уверенные, счастливые, и никому совершенно не было дела до
того, что рядом, в арестантском купе, томился посаженный их стараниями не вор, не насильник,
не убийца, а, напротив, честный, добропорядочный человек, прошедший войну и плен и не
исповедовавший никакой иной веры, кроме любви к своим детям и жене, и видевший в этой
любви главный смысл жизни. Но именно такой человек, не состоявший ни в какой партии на
свете и потому не клявший-ся и не каявшийся, был нужен им в застенках, чтобы счастливо
жилось трудовому народу…
После Кзыл-Орды пошли знакомые, родные места. Близился вечер. Медленно изгибаясь в
заснеженных низинах, блеснула Сыр-Дарья, и вскоре, уже на заходе солнца, завиднелось
посреди степи Аральское море. Вначале то камышовой излучиной, то отдаленным краем чистой
воды, то островком напоминало море о себе, а вскоре Абуталип увидел прибойные волны на
мокром песке почти у самой железной дороги. Удивительно было все это узреть в одно
мгновение: и снег, и песок, и прибрежные камни, и синее море на ветру, и стадо бурых
верблюдов на каменистом полуострове, и все это под высоким небом в белых разрозненных
пятнах облаков.
Припомнил Абуталип, что Буранный Едигей родом с Аральского моря, что Казангап получает
от знакомых рыбаков посылки с любимой им вяленой аральской рыбой через проводников на
товарняках, и заныло, защемило тревожно сердце — до разъезда Боранлы-Буранный оставалось
не так много — ночь езды, а утром, часам к десяти или чуть позднее, прогудит пассажирский
поезд со спецвагоном в голове состава, мчась мимо боранлинских обшарпанных ветрами
домиков, мимо сараюшек и верблюжьих загонов, огороженных колючими снопами, и, оставляя
позади сбегающи-еся пути, скроется из виду, придя и уйдя. Сколько их проходит, поездов, — с
востока на запад и с запада на восток, но подскажет ли сердце Зарипе, что Абуталип проедет
мимо в то утро на запад в арестантском купе спецвагона, а может, детские души почуют нечто
необъяснимое и тревожное, и потянет их именно в тот час поглазеть на проходящий поезд? О
создатель, для чего же надо жить людям так тяжко и горько?
Февральское солнце уже закатывалось, угасало вдали холодно рдеющей багровой полосой
между небом и землей, и уже смеркалось, и уже накатывалась исподволь зимняя ночь. Размыва-
лись в сумерках мелькающие видения, зажигались станционные огни. А поезд, извиваясь,
прокладывал путь в глубину степной ночи…
Не спалось, маялся Абуталип Куттыбаев. Закрытый в окованном жестью купе, не находил он
себе места, метался из угла в угол, вздыхал, то и дело попусту просился в туалет, вызывая
раздражение надзирателя. Тот уже несколько раз делал замечание, приоткрыв дверцу купе:
— Заключенный, ты что все шебуршишься? Не положено так! Сиди смирно!
Но Абуталип не в силах был успокоить себя, и он взмолился, обращаясь к охраннику: