Page 136 - Белый пароход

люди войной, и зачем сила на силу прет со знаменами да барабанами, и чего ищут люди, обездо-
лив тебя, новорожденного?!
Алтун снова побежала по степи, крепко прижимая к себе плачущее дитя, побежала, чтобы
только не стоять, не бездействовать, не разрываться живьем от горя… А младенец не понимал,
захлебывался в плаче, требуя своего, требуя теплого материнского молока. В отчаянии Алтун
присела на камень, со слезами и гневом рванула ворот своего платья и сунула ему грудку свою,
уже немолодую, никогда не знавшую ребенка:
— Ну, на, на! Убедись! Было бы чем кормить, неужто я не дала бы тебе молока пососать,
сиротиночке несчастной! На, убедись! Может, поверишь и перестанешь терзать меня! Хотя что я
говорю! Кому я говорю! Что моя пустышка тебе, что мои слова! О, Небо, какое же наказание ты
уготовило мне!
Ребенок сразу примолк, завладев грудью, и, приноравливаясь всем существом своим к
ожидаемой благодати, зачмокал, заработал деснами, то открывая, то закрывая при этом
заблестевшие радостно глазки.
— Ну и что? — беззлобно и устало укоряла женщина сосунка. — Убедился? Убедился, что
попусту сосешь? Да ты ведь сейчас зайдешься плачем пуще прежнего, и что мне тогда с тобой
делать в этой проклятой степи? Скажешь — обман, да разве бы стала я тебя обманывать? Всю
жизнь в рабынях хожу, но никогда никого не обманывала, мать еще в детстве говорила, у нас, в
роду моем, в Китае никто никого не обманывал. Ну, ну, потешься малость, сейчас ты узнаешь
горькую истину…
Так приговаривала прислужница Алтун, готовя себя к неизбежной участи, но — странно ей
было, что сосунок, кажется, не собирался отказываться от пустой груди, а наоборот, блаженство
светилось на его крохотном личике…
Алтун осторожно вынула из уст младенца сосок и тихо вскрикнула, когда вдруг брызнула из
него струйка белого молока. Пораженная, она снова дала грудь ребенку, потом снова отняла
сосок и опять увидела молоко. У нее появилось молоко! Теперь она явственно почувствовала
прилив некой силы во всем своем теле.
— О, Боже! — невольно воскликнула прислужница Алтун. — У меня молоко! Настоящее
молоко! Ты слышишь, маленький мой, я буду твоей матерью! Ты не погибнешь теперь! Небо
услышало нас, ты мое выстраданное дитя! Имя твое Кунан, так назвали тебя родители, твои отец
с матерью, полюбившие друг друга, чтобы явить тебя на свет и погибнуть из-за этого!
Поблагодари, дитя, того, кто явил нам это чудо — молоко мое для тебя…
Потрясенная происшедшим, Алтун умолкла, жарко стало, пот выступил на челе. Озираясь
вокруг в том бескрайнем пространстве, не заметила, не увидела она ничего, ни единой души, ни
единой твари, только солнце светило, и кружила над головой одинокая белая тучка.
Насыщаясь и наслаждаясь молоком, младенец засыпал, тельце его расслаблялось,
доверитель-но покоясь на полусогнутой руке, дыхание становилось ровным, а женщина, позабыв
обо всем, что было пережито, преодолевая все еще гудящий в ушах беспощадный бой
добулбасов, отдалась неведомым ранее сладостным ощущениям кормящей матери, открывая в
том для себя некое благодатное единство земли, неба, молока…
А тем временем поход продолжался… Все дальше на запад катилась заданным ходом великая
степная армада завоевателя мира. Войска, обозы, гурты…
В сопровождении стражи и свиты, за знаменосцами с развевающимися знаменами, на которых
яростные драконы, расшитые шелками, изрыгали пламя, двигался Чингисхан на своем
неизменном и неутомимом иноходце поразительной, как сама судьба, масти — с белой гривой и
черным хвостом.