Page 18 - Белый пароход

— Ну ты скажешь, — пошел на попятную Сабитжан. — Ладно, давай не будем в такой день.
Пусть будет Ана-Бейит, какая разница, просто я думал — далековато…
На том разговор их закончился. И когда .Едигей, поставив Каранара всем напоказ, вернулся и
сказал боранлинцам: «Да бросьте вы неджигитские речи. Хоронить такого человека будем на
Ана-Бейите…» — то никто не возразил, все молча согласились…
Вечер и ночь того дня коротали все вместе, по-соседски, во дворе перед домом умершего,
благо и погода к тому располагала. После дневной жары наступила резкая предосенняя прохлада
сарозеков. Великая, сумеречная, безветренная тишина объяла мир. И уже в сумерках закончили
свежевать тушу заколотого к завтрашним поминкам барана. А пока чай пили у дымящих
самоваров да разговоры всякие вели о том о сем… Почти все приготовления к похоронам были
сделаны, и теперь оставалось лишь ждать утра, чтобы двинуться на Ана-Бейит. Тихо и
умиротворенно протекали те вечерние часы, как и полагается при кончине престарелого
человека — что уж больно тужить…
А на разъезде Боранлы-Буранном, как всегда, приходили и уходили поезда
— сходились с востока и запада и расходились на восток и запад…
Так обстояли дела в тот вечер накануне выезда на Ана-Бейит, и все бы ничего, если бы не
один неприятный случай. К тому времени попутным товарняком прибыла на похороны отца и
Айзада со своим мужем. И как только она огласила свое появление громким рыданием, женщины
окружили ее и тоже подняли плач. Особенно Укубала переживала, убивалась вместе с Айзадой.
Жалела она ее. Крепко они плакали и причитали. Едигей пытался было успокоить Айзаду: что ж,
мол, теперь делать, за умершим вслед не умрешь, надо примириться с судьбой. Но Айзада не
унималась.
Так оно бывает зачастую — смерть отца явилась для нее поводом выплакаться, излить
принарод-но душу, все то, что давно не находило открытого выхода в слове. Плача в голос,
обращаясь к умер-шему отцу, растрепанная и опухшая, горько сетовала она по-бабьи на свою
нескладную судьбину, что некому ее ни понять, ни приветить, что не удалась ее жизнь с молодых
лет, муж — пропойца, дети с утра до вечера околачиваются на станции без призора и строгости и
потому превратились в хулига-нов, а завтра, может, и бандитами станут, поезда начнут грабить,
старший вон выпивать уже начал, и милиция уже приходила, предупредили ее — скоро дело
дойдет до прокуратуры. А что она может поделать одна, а их шестеро! А отцу хоть бы что…
А тому и действительно было хоть бы что, муж ее сидел себе опустошившийся и смурной, с
груст-ным, отрешенным видом, все же на похороны тестя приехал, и молча курил себе вонючие,
бросовые сигареты. Для него это было не впервой. Он знал: покричит-покричит баба и устанет…
Но тут некстати вмешался брат — Сабитжан. С того и началось. Сабитжан стал совестить сестру:
где это видано, что это за манера, зачем она приехала — отца хоронить или себя срамить? Разве
так прис-тало оплакивать казахской дочери своего почтенного отца? Разве великие плачи
казахских женщин не становились легендами и песнями для потомков на сотни лет? От тех
плачей лишь мертвые не ожи-вали, а все живые вокруг исходили слезами. А умершему
воздавалась хвала и все его достоинства возносились до небес — вот как плакали прежние
женщины. А она? Развела тут сиротскую жалобу, как ей плохо и худо на свете!
Айзада только этого вроде и ждала. И вскричала она с новой силой и яростью. Ах ты какой
умный и ученый выискался! Ты, мол, вначале свою жену научи. Ты эти красивые слова вначале
ей втолкуй! Почему-то она не приехала и не показала нам плач величальный. А уж ей-то не
грешно было бы и воздать должное отцу нашему, потому как она, бестия, и ты, подкаблучник
подлый, обобрали, ограбили старика до ниточки. Мой муж, какой он ни алкоголик, но он здесь, а
где твоя умная-разумная?