Page 41 - Белый пароход

— Слушай, не пори хреновину. Кулак, середняк — кому теперь дело до этого! Ты откуда
свалился? Кто ты такой?
— Асанбаев с разъезда Боранлы-Буранный.
Начальник стал заглядывать в списки.
— Так бы и сказал. Морочишь тут голову. Середняк, бедняк, кулак! На тебя бронь! По ошибке
вызвали. Есть приказ самого товарища Сталина — железнодорожников не трогать, все остаются
на местах. Давай не мешай тут, гони на свой разъезд и дело давай:
Закат застал их где-то в пути, неподалеку от Боранлы-Буранного. Теперь они снова
приближались к железнодорожной линии, и уже слышны были гудки пробегающих в ту и другую
сторону поездов, и можно было различить составы вагонов. Издали среди сарозеков они
выглядели игрушечными. Солнце медленно угасало позади, высвечивая и одновременно затеняя
чистые лога и холмы вокруг, и вместе с тем незримо зарождались над землей сумерки,
постепенно затемняя, насыщая воздух сине-вой и остывающим духом весенней земли, еще
сохранявшей остатки зимней влаги.
— Вот наш Боранлы! — указал рукой Казангап, оборачиваясь к Едигею на верблюде и к
поспе-шавшей рядом Укубале. — Теперь немного осталось, скоро доберемся, бог даст.
Отдохнете.
Впереди, там, где железная дорога делала чуть заметный изгиб, на пустынной плоскости
стояло несколько домиков, а на запасном пути дожидался открытия семафора проходящий
состав. И дальше и по сторонам чистое поле, пологие увалы — немое, немереное пространство,
степь да степь…
Сердце Едигея упало — сам приморский степняк, привыкший к аральским пустыням, он не
ожи-дал такого. От синего, вечно меняющегося моря, на берегу которого вырос, к мертвенному
безмо-рью! Как тут жить-то?!
Укубала, идя рядом, дотянулась рукой до ноги Едигея и прошла несколько шагов, не убирая
руки. Он понял. «Ничего, — говорила она, — главное, чтобы здоровье твое вернулось. А там
поживем — увидим…»
Так приближались они к месту, где предстояло им, как оказалось потом, провести долгие годы
— всю остальную жизнь.
Вскоре солнце угасло, и уже в темноте, когда ясно и четко обозначилось в сарозекском небе
множество звезд, они добрались до Боранлы-Буранного.
Несколько дней жили у Казангапа. А потом отделились. Дали им комнату в тогдашнем бараке
для путевых рабочих, и с того началась их жизнь на новом месте.
При всех невзгодах и тягостном, особенно на первых порах, безлюдье сарозеков полезными
для Едигея оказались две вещи — воздух и верблюжье молоко. Воздух был первозданной
чистоты, другой такой девственный мир найти было бы трудно, а молоко Казангап устроил, дал
им на подои одну из двух верблюдиц.
— Мы тут с женой посоветовались, что к чему, — сказал он, — нам своего молока хватает, а
вы берите себе на подои нашу Белоголовую. Она верблюдица молодая, удойная, вторым окотом
идет. Сами ухаживайте и сами пользуйтесь. Только глядите, чтобы сосунка не заморить. Он ваш,
мы с женой так порешили — это тебе, Едигей, от меня на развод, для начала. Сбережешь —
стадо вокруг него завяжется. Надумаете вдруг уезжать — продашь, деньги будут.
Детеныш у Белоголовой — черноголовый, крошечный, с малюсенькими темными горбиками —
народился всего полторы недели назад. И такой трогательно глазастый — огромные, выпуклые,
влаж-ные глаза его светились детской лаской и любопытством. Иногда он начинал забавно
бегать, подпрыгивать, резвиться возле матери и звать ее, когда оставался в загончике, почти
человеческим, жалобным голоском. Кто мог бы подумать — это и был будущий Буранный