Page 44 - Белый пароход

каштановой масти. Оттого Каранар и уродился таким. От белоголовой матки черный верблюд.
Это первый признак его происхождения от Акмаи, и с тех пор кто его знает, сколько лет прошло,
двести, триста, пятьсот или больше, но в сарозеках род Акмаи не переводится. И нет-нет да
появится такой верблюд-сырттан [9] , как Буранный Каранар. А Едигею просто-напросто повезло.
На его мужицкое счастье, народился Каранар и попал в его руки…
А когда пришло время что-то делать с Каранаром — или кастрировать, или держать его в
оковах, потому что стал он буянить страшно, не допуская к себе людей, убегал, пропадал где-то
по нескольку суток, — Казангап прямо сказал Едигею, когда тот стал советоваться с ним:
— Это дело твое. Хочешь спокойной жизни — оскопи. Хочешь славы — не тронь. Но тогда
бери на себя весь ответ, если что. Хватит сил и терпения — подожди, перебунтует года три и
будет потом за тобой ходить.
Не тронул Едигей Буранного Каранара. Нет, не посмел, рука не поднялась. Оставил его
атаном. Но были моменты — умывался кровавыми слезами…
V
Поезда в этих краях шли с востока на запад и с запада на восток…
А по сторонам от железной дороги в этих краях лежали великие пустынные пространства —
Сары-Озеки, Серединные земли желтых степей.
В этих краях любые расстояния измерялись применительно к железной дороге, как от
Гринвичского меридиана.
А поезда шли с востока на запад и с запада на восток…
Рано утром все было готово. Наглухо запеленатое в плотную кошму и перевязанное снаружи
шерстяной тесьмой тело Казангапа с закутанной головой уложили в прицепную тракторную
тележку, предварительно подостлав на дно опилок, стружек и слой чистого сена. Надо было не
очень-то задерживаться с выездом, чтобы к вечеру, не позднее пяти-шести часов, успеть
вернуться с кладбища. Тридцать километров в один конец, да столько же в другой, да
захоронение — вот и получается, что поминки справлять придется где-то только около шести
вечера. С тем и отправлялись в путь, чтобы поспеть к поминкам. И все было уже готово. Держа
на поводу оседланного и обряженного еще со вчерашнего вечера Каранара, Буранный Едигей
поторапливал людей. И вечно они возятся. Сам он, хотя и не спал всю ночь, выглядел
подтянутым, сосредоточенным, хотя и осунулся. Чисто выбритый, сивоусый и сивобровый Едигей
был в лучшем наряде — хромовых сапогах, в вельветовых мешковатых галифе, в черном
пиджаке поверх белой рубашки, и на голове выходная железнодорожная фуражка. На груди его
поблескивали все боевые ордена, медали и даже значки ударника пятилеток. Все это ему шло и
придавало внушительность. Таким, пожалуй, и должен был бы быть Буранный Едигей на
похоронах Казангапа.
На проводы собрались все боранлинцы от мала до велика. Толпились возле прицепа, ждали
выезда. Женщины не переставая плакали. Как-то само собой вышло, Буранный Едигей сказал
собравшимся:
— Мы сейчас отправляемся на Ана-Бейит, на самое почитаемое старинное кладбище в
сарозеках. Покойный Казангап-ата заслужил это. Он сам завещал похоронить его там. — Едигей
задумался, что сказать еще, и продолжил: — Стало быть, кончились вода и соль,
предназначенные ему на роду. Этот человек проработал на нашем разъезде ровно сорок четыре
года. Можно сказать — всю жизнь. Когда он здесь начинал, не было даже водокачки. Воду
привозили в цистерне на целую неделю. Тогда не было снегоочистителей и других машин,
которые теперь есть. Не было даже такого трактора, на котором теперь мы везем его хоронить.
Но все равно поезда шли, и путь им был всегда готов. Казангап честно отслужил свой век на
Боранлы-Буранном. Он был хорошим человеком. Вы все знаете. А теперь мы двинемся. Всем туда