Page 93 - Белый пароход

— Откуда такие сведения? Кто дал такие сведения? — поразился Едигей, и сразу мелькнула
догадка: Абилов, начальник разъезда во всем повинен, это он донес, ибо разговор такой
происходил в его присутствии.
Вопрос Едигея не на шутку разозлил кречетоглазого:
— Слушай, я уже давал тебе понять: откуда сведения, какие сведения — это наша забота. И
мы ни перед кем не отчитываемся. Запомни. Выкладывай, что он говорил?
— Да что он говорил? Надо припомнить. Значит, у нашего самого старого рабочего на
разъезде, Казангапа, сын учится в интернате на станции Кумбель. Ну, мальчишка, ясно дело,
немного хулига-нит, обманывает, бывает. А тут на первое сентября стали Сабитжана снова
собирать на учебу. Отец повез его на верблюде. А мать, жена, значит, Казангапа, Букей, стала
плакать, жаловаться
— беда, говорит, как пошел в интернат, так вроде чужой стал. Нет, говорит, того, чтобы
сердцем, душой был привязан к дому, к отцу, матери, как прежде. Ну, малограмотная женщина.
Конечно, и учить надо сына, и в отдалении он постоянно…
— Ну хорошо, — перебил его кречетоглазый. — А что сказал Куттыбаев при этом?
— Он тоже был среди нас. Он сказал, что мать, говорит, сердцем чует неладное. Потому что
интернатское обучение не от хорошей жизни. Интернат вроде бы отнимает, ну, не отнимает,
отдаляет ребенка от семьи, от отца, матери. Что это, в общем, очень трудный вопрос. Для всех
трудный — и для него и для других. Но что поделаешь, раз нет возможностей других. Я его
понимаю. У нас тоже дети подрастают. И уже сейчас душа болит, как оно будет, что из этого
выйдет. Плохо, конечно…
— Это потом, — остановил его кречетоглазый. — Значит, он говорил, что советский интернат
— это плохо?
— Он не говорил «советский». Он просто говорил — интернат. В Кумбеле наш интернат. Это я
говорю «плохо».
— Ну, это неважно. Кумбель в Советском Союзе.
— Как неважно! — вышел из себя Едигей, чувствуя, как тот запутывает его. — Зачем припи-
сывать то, чего человек не говорил? Я тоже так думаю. Жил бы я в другом месте, а не на
разъезде, ни за что не послал бы своих детей ни в какой интернат. Вот так, и я так думаю. Что ж,
выходит?..
— Думай, думай! — проговорил кречетоглазый, приостанавливая разговор. И, помолчав,
продолжал: — Та-ак, стало быть, сделаем выводы. Значит, он против коллективного воспитания,
не так ли?
— Ничего он не против! — не утерпел Едигей. — Зачем напраслину подводить! Как так можно?
— Не надо, не надо, прекрати, — отмахнулся кречетоглазый, не считая нужным вдаваться в
обьяснения. — А теперь скажи мне, что это за тетрадь под названием «Птица Доненбай»?
Куттыба-ев утверждает, что записал ее со слов Казангапа и с твоих отчасти. Так ли это?
— Так точно, — оживился Едигей. — Это тут, в сарозеках, была такая история, легенда, зна-
чит. Недалеко отсюда кладбище найманское стоит, когда-то оно было найманское, а теперь
общее, называется Ана-Бейит, там была похоронена Найман-Ана, убитая сыном своим,
манкуртом…
— Ну, достаточно, это мы почитаем, посмотрим, что там кроется за этой птицей, — сказал
кречетоглазый и стал перелистывать тетрадь, опять же размышляя вслух и выражая тем свое
отношение: — Птица Доненбай, хм, ничего лучшего и не придумаешь. Птица с человеческим
именем. Тоже мне писатель нашелся. Новый Мухтар Ауэзов объявился. Подумаешь, писатель
феодальной старины. Птица Доненбай, хм. Думает, не разберемся… А этот тут писаниной занялся