Page 90 - Белый пароход

— Для детей! — воскликнул тот. — Да кто этому поверит! Кто пишет для детей своих, которым
без году неделя! Сказки! Вот как действует опытный враг! Упрятался в глуши, где никого и
ничего вокруг, где никто за ним не следит, а сам принялся пописывать свои воспоминания!
— Ну, захотелось так человеку, — возразил Едигей. — Захотелось ему, наверно, свое личное
слово сказать, что-то от себя, какие-то мысли от себя, чтобы они, дети его, почитали, когда
вырастут.
— Какое еще личное слово! Это еще что такое? — укоризненно качая головой, вздохнул
кречетоглазый. — Какие еще мысли от себя, что значит личное слоно? Личное воззрение, так,
что ли? Особое, личное мнение, что ли? Не должно быть никакого такого личного слова. Все, что
на бумаге, это уже не личное слово. Что написано пером, того не вырубить топором. Каждый еще
будет мысли от себя высказывать. Очень жирно будет. Вот они, его так называемые «Партизан-
ские тетради», вот в подзаголовке — «Дни и ночи в Югославии», вот они! — Он бросил на стол
три толстые общие тетради в клеенчатых переплетах. — Безобразие! А ты тут пытаешься
выгородить своего приятеля. А мы его изобличили!
— В чем вы его изобличили?
Кречетоглазый дернулся на стуле и опять бросил с неожиданной усмешкой, с предвкушением
удовольствия и злорадства, не мигая и не сводя ясных прозрачных глаз:
— Ну это позволь уж нам знать, в чем мы его изобличили. — Смакуя каждое слово, произнес,
упиваясь произведенным эффектом: — Это наше дело. Докладывать каждому не стану.
— Ну что ж, если так, — растерянно промолвил Едигей.
— Его враждебные воспоминания не пройдут ему даром, — заметил кречетоглазый и принялся
что-то быстро писать, приговаривая: — Я думал, что ты поумней, что ты наш человек. Передовой
рабочий. Бывший фронтовик. Поможешь нам разоблачить врага.
Едигей нахохлился и сказал негромко, но внятно, тоном, не оставляющим сомнений:
— Я ничего подписывать не буду. Это я вам сразу говорю.
Кречетоглазый вскинул уничтожающий взгляд.
— А нам и не нужна твоя подпись. Ты думаешь, если ты не подпишешь, то делу пшик? Ошиба-
ешься. У нас достаточно материалов для того, чтобы привлечь его к суровой ответственности и
без твоей подписи.
Едигей умолк, чувствуя униженность, жгучую опустошенность. Одновременно росло, как
волна на Аральском море, возмущение, негодование, несогласие с происходящим. Ему вдруг
захотелось придушить этого кречетоглазого, как бешеную собаку, и он знал, что смог бы это
сделать. Уж какая жилистая и крепкая была шея у того фашиста, которого ему пришлось удавить
собственными руками. Другого выхода не было. Они столкнулись с ним неожиданно лицом к лицу
в траншее, когда выбивали с позиции противника. Зашли с фланга, забрасывая траншею
гранатами и простреливая проходы очередями автоматов, и уже очистили линию и устремились с
боем дальше, когда вдруг сшиблись с ним в упор. Видимо, то был пулеметчик, стрелявший до
последнего патрона. Лучше было взять его в плен. Эта мысль мелькнула в сознании Едигея. Но
тот успел занести нож над головой. Едигей боднул его каской в лицо, и они повалились. И уже
ничего не оставалось, как вцепиться ему в горло. А тот изворачивал-ся, хрипел, скреб пальцами
по сторонам, пытаясь нашарить выбитый из рук нож. И каждое мгнове-ние Едигей ожидал, что
вонзится нож ему в спину, и поэтому с неослабевающим, нечеловеческим, звериным усилием
сжимал, стискивал, рыча, хрящастую шею оскалившегося, почерневшего врага. И когда тот
задохнулся и резко запахло мочой, он разжал сцепившиеся в судороге пальцы. Его вырва-ло тут
же, и, обливаясь собственной блевотиной, он пополз подальше со стоном и мутью в глазах. Об
этом он никому не рассказал ни тогда, ни после. Кошмар этот снился иногда ему, и на другой
день он не находил себе места, жить не хотелось… Об этом вспомнил Едигей сейчас с