Page 89 - Белый пароход

пачки «Казбека» длинную папироси-ну, покрутил ее, закурил и, вскинув на Едигся, стоявшего в
дверях, ясные, как у кречета, желтоватые глаза, сказал коротко:
— Садись.
Едигей сел на табурет перед столом.
— Что ж, чтоб не было никаких сомнений, — произнес кречетоглазый, достал из нагрудного
кармана гражданского кителя какую-то коричневую корочку, распахнул ее и тут же убрал,
буркнув при этом что-то, то ли «Тансыкбаев», то ли «Тысыкбаев», Едигей так и не запомнил
толком его фамилию.
— Понятно? — спросил кречетоглазый.
— Понятно, — вынужден был ответить Едигей.
— Ну, в таком случае приступим к делу. Говорят, ты лучший друг-товарищ Куттыбаева?
— Может быть, и так, а что?
— Может быть, и так, — повторил кречетоглазый, затягиваясь «казбечиной» и как бы уясняя
услышанное. — Может быть, и так. Допустим. Ясно. — И бросил вдруг с неожиданной усмешкой,
с радостным, предвкушаемым удовольствием, вспыхнувшим в его четких, как стекло, глазах: —
Ну что, друг любезный, пописываем?
— Что пописываем? — смутился Едигей.
— Это я хочу узнать.
— Я не понимаю, о чем речь.
— Неужто? А? Ну-ка подумай!
— Не понимаю, о чем речь.
— А что пишет Куттыбаев?
— Не знаю.
— Как не знаешь? Все знают, а ты не знаешь?
— Знаю, что он что-то пишет. А что именно, откуда мне знать. Какое мне дело? Охота
человеку писать — пусть себе пишет. Кому какое дело?
— То есть как кому какое дело? — удивленно встрепенулся кречетоглазый, устремляя в него
пронзительные, как пули, зрачки. — Значит, кто что хочет, то пусть и пишет? Это он тебя
убедил?
— Ничего он меня не убеждал.
Но кречетоглазый не обратил внимания на его ответ. Он был возмущен:
— Вот она, вражеская агитация! А ты подумал, что будет, если любой и каждый начнет
заниматься писаниной? Ты подумал, что будет? А потом любой и каждый начнет высказывать что
ему в голову взбредет! Так, что ли? Откуда у тебя эти чуждые идеи? Нет, дорогой, такого мы не
допустим. Такая контрреволюция не пройдет!
Едигей молчал, подавленный и удрученный обрушенными на него словами. И очень удивился,
что ничего вокруг не изменилось. Как будто бы ничего не происходило. Видел через окно, как
прошел, мелькая, ташкентский поезд, и представил себе на секунду: едут люди в вагонах по
своим делам и нуждам, пьют чай или водку, ведут свои разговоры и никому нет дела, что в это
время на разъезде Боранлы-Буранный сидит он перед невесть откуда свалившимся на голову
кречетоглазым; и до саднящей боли в груди хотелось ему выскочить из дежурки, догнать
уходящий поезд и уехать на нем хоть на край света, только бы не находиться сейчас здесь.
— Ну что? Доходит до тебя суть вопроса? — продолжал кречетоглазый.
— Доходит, доходит, — ответил Едигей. — Только одно я хочу узнать. Ведь это он для детей
своих хотел воспоминания описать. Как, что было с ним, скажем, на фронте, в плену, в
партизанах. Что тут плохого?