Page 143 - И дольше века длится день

сцепщиков, по гудкам маневровых локомотивов. Потом вагон потащили еще куда-то,
должно быть, на запасный путь.
Была уже глубокая ночь, когда спецвагон был поставлен на отведенное ему место.
Последний толчок, последняя команда снизу: «Хорош! Отваливай!» Вагон остановился как
вкопанный.
— Ну, все! Собирайся! Выходи, заключенный! — приказал старший надзиратель
Абуталипу, открывая дверь купе. — Не задерживай! Выходи! Заспался? Глотни свежего
воздуха!
Абуталип медленно поднялся навстречу и отрешенно сказал, подойдя вплотную к
надзирателю:
— Я готов. Куда идти?
— Ну, готов, так шагай! А куда идти, конвой укажет, — надзиратель пропустил
Абуталипа в коридор, но потом удивленно и возмущенно заорал, остановил его:
— А вещмешок твой остается, что ли? Ты куда? Почему не берешь вещмешок? Или
тебе носильщика пригласить? Вернись, забери свои шмотки!
Абуталип вернулся в купе, нехотя взял забытый вещмешок и, когда снова вышел в
коридор, то чуть не столкнулся с двумя местными спецсотрудниками, спешно и озабоченно
идущими по вагону.
— Остановись! — прижал Абуталипа к стенке надзиратель. — Пропусти! Пусть
товарищи пройдут.
Выходя из вагона, Абуталип слышал, как те двое постучались в купе Тансыкбаева.
— Товарищ Тансыкбаев! — донеслись их взволнованные голоса. — С прибытием! Уж
мы заждались вас! Уж мы заждались! А у нас снегопад! Извините! Разрешите представиться,
товарищ майор!
Вооруженный конвой — трое в ушанках, в солдатской форме, — стоял внизу в
ожидании заключенного, которого приказано было провести через пути к крытой машине.
— Ну, сходи! Чего ждешь? — торопил один из конвоиров. Сопровождаемый
надзирателем, Абуталип молча сходил по ступеням с поезда. Резко дохнуло холодом, мелко
порошил снег. От морозных поручней жестко свело руку. Тьма, разрываемая путевыми
огнями на незнакомой станции, путаница рельсов, заметенных пургой, тревожные сигналы
маневровых толкачей.
— Сдаю заключенного номером девяносто семь! — доложил конвою старший
надзиратель.
— Принимаю заключенного номером девяносто семь! — эхом ответил старший
конвоир.
— Все! Шагай, куда прикажут! — сказал Абуталипу старший надзиратель на
прощание. И потом добавил зачем-то: — А там посадят в машину и увезут…
Абуталип под конвоем двинулся по путям, перешагивая наугад через рельсы и шпалы.
Шли, закрываясь от снега. Абуталип нес на плече вещмешок. То там, то тут подавали гудки
локомотивы ночной смены.
Оренбургские коллеги, прибывшие к Тансыкбаеву в купе, чтобы увезти его в
гостиницу, однако задержались, отмечая его прибытие. Коллеги предложили ради
знакомства выпить и закусить тут же, в купе, тем более что ночь, нерабочее время. Кто не
согласится. В разговоре Тансыкбаев счел возможным сказать, что дело пошло на лад, можно
быть уверенным в успехе очной ставки, ради которой они прибыли из Алма-Аты.
Коллеги быстро сошлись, оживленно беседовали, как вдруг снаружи раздались
возбужденные голоса и топот ног по коридору вагона. В купе ворвались конвоир и старший
надзиратель. Конвоир был в крови. С диким, перекошенным лицом, отдавая честь
Тансыкбаеву, крикнул:
— Заключенный номером девяносто семь погиб!
— Как погиб? — вскочил вне себя Тансыкбаев. — Что значит погиб?
— Бросился под паровоз! — уточнил старший надзиратель.