Page 145 - И дольше века длится день

— Бумага на месте, на станции, — стал рассказывать Казангап. — Ну, побывал я в
интернате и дай, думаю, загляну на вокзал в магазинчик тот самый в зале ожидания, Букей
мыла просила купить. Только я к двери, а навстречу сам начальник станции Чернов. Ну,
поздоровались, давно ведь знаем друг друга, а он мне говорит: «Вот кстати попался на глаза,
зайдем ко мне в кабинет, письмо есть, захватишь с собой на разъезд». Он открыл свой
кабинет, мы вошли. Достает из стола конверт с печатными буквами. «Абуталип Куттыбаев,
говорит, у вас работал на разъезде?» У нас, говорю, а что такое? «Да вот третьего дня
прибыла эта бумага, а передать не с кем было на Боранлы-Буранный. На, передай его жене.
Тут ответ на ее запросы. Умер он, как тут написано», — и сказал какое-то непонятное мне
слово. «От инфаркта, говорит». А это что такое — инфаркт, говорю я. А он отвечает — «от
разрыва сердца». Вот оно как — лопнуло сердце. Я как сидел, так и оторопел. Не поверил
вначале. Взял в руки ту бумагу. Там сказано: начальнику станции Кумбель сообщить на
разъезд Боранлы-Буранный официальный ответ для гражданки такой-то на ее запрос — и
дальше о том, что подследственный Абуталип Куттыбаев, так и так, умер от приступа. Так и
сказано. Я прочел, гляжу на него и не знаю, что делать. «Вот какие дела, — говорит Чернов и
разводит руками. — Возьми, передай ей». Я говорю — нет, у нас так не положено. Не хочу
быть черным вестником. Детишки у него малые, как я посмею их сокрушить, нет, говорю.
Мы, говорю, боранлинцы, вначале там у себя посоветуемся и потом решим. Или кто из нас
приедет специально за этой бумагой и привезет ее, как подобает привозить такую тяжкую
весть, не воробей же погиб, человек, или скорей всего жена его, Зарипа Куттыбаева, сама
приедет и получит из ваших рук. И вы уж сами объясните да расскажите, как все произошло.
А он мне: «Дело, говорит, твое, как хочешь. А только мне-то что объяснять да рассказывать.
Я никаких подробностей знать не знаю. Мое дело передать эту бумагу по назначению, вот и
все». Ну, я говорю, извините, но пусть пока бумага побудет у вас, а на словах я передать
передам, и мы посоветуемся там у себя, на месте. «Ну, смотри, говорит, тебе виднее». С тем
я вышел от него и всю дорогу погонял верблюда и сердцем изболелся: как же нам быть? У
кого из нас хватит духу сказать им такое?.. Казангап замолчал. Едигей пригнулся так, как
будто гора налегла на плечи.
— Что теперь будет? — промолвил Казангап, но ему никто не ответил.
— Я так и знал, — горестно покачал головой Едигей. — Не выдержал он разлуки с
детьми. Вот этого я больше всего боялся. Не вынес разлуки. А тоска — это вещь страшная.
Вот детишки его так тоскуют по отцу — смотреть на них нет сил. А был бы он другим
человеком, ну пусть, скажем, осудили бы его не знаю за что, ну пусть бы осудили его. Ну
отсидел бы год, два или сколько и вернулся бы. Ведь он в немецком плену, в концлагерях
сколько натерпелся, в партизанах тоже несладко приходилось, и все эти годы воевал в чужих
краях и не сломился, потому что тогда он был один, сам по себе, тогда семьи у него не было.
А сейчас его, что называется, с живым мясом отодрали от живого, от самого дорогого для
него, от детей. Вот и случилась беда…
— Да-а, я тоже так думаю, — отозвался Казангап. — Не верил я, что от разлуки
человек может умереть. А не то, совсем молодой ведь, и умный, и грамотный, дождался бы,
когда разберутся да освободят. Не виноват ведь ни в чем. Разумом-то он понимал, конечно, а
сердце, выходит, не выдержало…
Потом они еще долго сидели, обдумывали положение, хотели придумать, как
подготовить к этой вести Зарипу, но как они ни думали, ни гадали, а все сходилось клином к
одному — семья лишилась отца, дети осиротели, Зарипа овдовела, и к этому ничего ни
прибавить, ни убавить. Однако самое разумное предложение высказала все-таки Укубала:
— Пусть Зарипа сама получит ту бумагу на станции. Пусть перенесет этот удар там, а
не здесь, возле детей. И пусть решит — там, на станции, и по пути назад будет у нее время
обдумать, как быть. Надо ли детям знать об этом или пока не стоит. Может, решит
подождать, пока они чуточку подрастут да позабудут хоть немного отца. Трудно ведь
сказать…
— Ты верно говоришь, — поддержал ее Едигей. — Она мать, пусть сама решает,