Page 174 - И дольше века длится день

лишь одним: только бы не взорваться, только бы не разнести тут все вдребезги, не напугать
детей, только бы не натворить беды…
Кончив пить чай, он снова стал собираться на улицу. Снова надел валенки, шубу,
шапку.
— Ты куда? — спросила жена.
— Скотину посмотреть, — бросил он в дверях.
Короткий зимний день успел тем временем кончиться. Быстро, почти зримо сгущался,
темнел воздух вокруг. И мороз заметно покрепчал, поземка зашевелилась, вскидываясь,
змеясь бегущими гривами. Едигей хмуро прошагал в загон. И, войдя, раздраженно зыркнул
глазами, прикрикнул на рвавшегося с цепи Каранара:
— Ты все орешь! Тебе все неймется! Ну так ты у меня, сволочь, дождешься! С тобой у
меня разговор короткий теперь! Теперь мне все нипочем!
Едигей зло толкнул Каранара в бок, заматерился злым матом, расседлал, отшвырнул
прочь седло со спины верблюда и расцепил на его ноге цепь, на которой тот был прикован.
Затем он взял его за повод, в другой руке зажал бич, намотанный на кнутовище, и пошел в
степь, ведя на поводу нудно покрикивающего, воющего с тоски атана. Несколько раз хозяин
оглядывался, угрожающе замахивался, одергивал Буранного Каранара, чтобы тот прекратил
свой стон и вопль, но, поскольку это не возымело действия, плюнул и, не обращая внимания,
шел угрюмо и терпеливо снося верблюжий ор, шел упрямо по глубокому снегу, по поземке,
по сумеречному полю, темнеющему, теряющему постепенно очертания. Он тяжело дышал,
но шел не останавливаясь, Долго шел, мрачно опустив голову. Отойдя от разъезда далеко за
пригорок, он остановил Каранара и учинил над ним жестокую расправу. Сбросив на снег
шубу, Едигей быстро привязал повод недоуздка к поясу на ватнике, чтобы верблюд не
вырвался и не убежал и чтобы иметь руки свободными, и, ухватившись обеими руками за
кнутовище, принялся стегать бичом атана, вымещая на нем всю свою беду. Яростно,
беспощадно хлестал он Буранного Каранара, нанося удар за ударом, хрипя, изрыгая
ругательства и проклятия:
— На тебе! На! Подлая скотина! Это все из-за тебя! Из-за тебя! Это ты во всем виноват!
И теперь я тебя отпущу, беги куда глаза глядят, но прежде я тебя изувечу! На тебе! На!
Ненасытная тварь! Тебе все мало! Тебе надо бегать по сторонам. А она уехала тем часом с
детьми! И никому из вас нет дела, каково мне! Как мне теперь жить на свете? Как мне жить
без нее? Если вам все равно, то и мне все равно. Так получай, получай, собака!
Каранар кричал, рвался, метался под ударами бича и, обезумев от страха и боли, сбил
хозяина с ног и побежал прочь, волоча его по снегу. Он волок хозяина с дикой, чудовищной
силой, волок как бревно, лишь бы избавиться от него, лишь бы освободиться, убежать туда,
откуда его насильно вернули.
— Стой! Стой! — вскрикивал Едигей, захлебываясь, зарываясь в снегу, по которому
тащил его атан.
Шапка слетела, сугробы били жаром и холодом в голову, в лицо, в живот, налезали за
шею, за пазуху, в руках запутался бич, и ничего нельзя было поделать, чтобы как-то
остановить атана, отвязать повод от ремня на поясе. А тот волок его панически, безрассудно,
видя в бегстве спасение. Кто знает, чем бы все это кончилось, если бы Едигею не удалось
каким-то чудом распустить ремень, сдернуть пряжку и тем спастись, не то задохнулся бы в
сугробах. Когда он уже схватился за повод, верблюд проволок его еще несколько метров и
остановился, удерживаемый хозяином из последних сил.
— Ах ты! — приходя в себя, бормотал Едигей, задыхаясь и пошатываясь. Так ты так?
Ну получай, скотина! И прочь, прочь с моих глаз! Беги, проклятый, чтобы никогда мне не
видеть тебя! Пропади ты пропадом! Сгинь, проваливай! Пусть тебя пристрелят, пусть
изведут, как бешеную собаку! Все из-за тебя! Подыхай в степи. И чтобы духу твоего близко
не было! — Каранар убегал с криком в ак-мойнакскую сторону, а Едигей догонял его, стегал
бичом, выпроваживал, отрекаясь, проклиная и матеря на чем свет стоит. Пришел час
расплаты и разлуки. И потому Едигей долго кричал еще вслед: