Page 177 - И дольше века длится день

Послужил он мне хорошо. Я его недавно прогнал, терпение мое лопнуло, так он сегодня
прибрел. Едва ноги приволок. Сейчас лежит в загоне. Недели через две придет в прежний
вид. Силен и здоров будет. Только подкормить требуется.
— Постой, — перебил его Казангап. — Ты куда клонишь? Что это ты вдруг решил
возвращать мне Каранара? Я тебя просил об этом?
И тогда Едигей выложил все, как того ему хотелось. Так и так, мол, помышляю уехать с
семьей. Надоело в сарозеках, пора переменить место жительства. Может, к лучшему
обернется. Казангап внимательно выслушал и вот что сказал ему:
— Смотри, дело твое. Только, сдается мне, ты сам не понимаешь, чего ты хочешь. Ну
хорошо, допустим, ты уехал, но от себя-то не уедешь. Куда бы ты ни запропастился, а от
беды своей не уйдешь. Она будет всюду с тобой. Нет, Едигей, если ты джигит, то ты здесь
попробуй перебори себя. А уехать — это не храбрость. Каждый может уехать. Но не каждый
может осилить себя.
Едигей не стал соглашаться с ним, но не стал и спорить. Просто задумался и сидел,
тяжело вздыхая. «А может, все же уехать, закатиться в другие края? — думал он. — Но
смогу ли забыть? А почему я должен забывать? А как же быть дальше? И не думать нельзя, и
думать тяжко. А ей каково-то? Где она теперь с несмышленышами? И есть ли кому понять и
помочь ей в случае чего? И Укубале нелегко — сколько дней уже молча сносит она мое
отчуждение, мою угрюмость… А за что?»
Казангап понял, что происходит в уме Буранного Едигея, и, чтобы облегчить
положение, сказал, кашлянув, чтобы привлечь его внимание. Он сказал ему, когда тот
поднял глаза:
— А впрочем, зачем мне тебя убеждать, Едигей, словно бы я хочу какую-то выгоду
иметь. Ты и сам все разумеешь. И если на то пошло, ты не Раймалы-ага, а я не Абдильхан. И
главное, за сто верст вокруг нет у нас ни одной березины, к которой я мог бы привязать тебя.
Ты свободен, поступай как угодно. Только подумай, перед тем как стронуться с места.
Эти слова Казангапа долго оставались в памяти Едигея.

Х

Раймалы-ага был очень известным для своего времени певцом. Смолоду прославился.
Милостью божьей он оказался жырау, сочетавшим в себе три прекрасных начала: он был и
поэтом, и композитором собственных песен, и исполнителем незаурядным, певцом большого
дыхания. Своих современников Раймалы-ага поражал. Стоило ему ударить по струнам, как
вслед за музыкой лилась песня, рождаясь в присутствии слушателей. И на следующий день
эта песня ходила уже из уст в уста, ибо, услышав напев Раймалы, каждый уносил его с собой
по аулам и кочевьям. Это его песню распевали тогдашние джигиты:

Воды прохладной вкус познает конь горячий,
Когда он припадет к реке, бегущей с гор.
Когда же я скачу к тебе, чтобы с седла припасть к твоим
губам,
Я познаю отраду бытия на белом свете…

Раймалы-ага красиво и ярко одевался, это ему сам бог велел. Особенно любил богатые,
отороченные лучшими мехами шапки, разные для зимы, лета и весны. И был еще у него конь
неразлучный — всем известный золотисто-игреневый ахалтекинец Сарала, даренный
туркменами на званом пиру. Хвалу воздавали Сарале не меньше, чем хозяину. Любуясь
походкой его, изящной и величественной, знатоки наслаждение получали. Потому и
говорили те, кому охота была подшутить: все богатство Раймалы — звук домбры да походка
Саралы.
А оно так и было. Всю свою жизнь Раймалы-ага провел в седле и с домброй в руках.