Page 169 - И дольше века длится день

пониманием. Гудела домбра, ей вторил голос поющего Эрлепеса, густой и низкий, очень
подходящий для рассказа о трагической судьбе знаменитого жырау 28 Раймалы-аги.
Раймалы-аге было уже за шестьдесят, когда он влюбился в молодую девушку, в
девятнадцатилетнюю бродячую певицу Бегимай, она зажглась как звезда на его пути.
Вернее, это она влюбилась в него. Но Бегимай была свободна, своенравна и могла
распорядиться собой так, как ей хотелось. Молва же осудила Раймалы-агу. И с тех пор эта
история любви имеет своих сторонников и противников. Нет равнодушных. Одни не
приемлют, отвергают поступок Раймалы-аги и требуют, чтобы имя его было забыто, другие
сочувствуют, сопереживают, передают эту горькую печаль влюбленного из уст в уста, из
рода в род. Так и живет сказание о Раймалы-аге. Во все времена есть у Раймалы-аги свои
хулители и свои защитники.
Припомнилось Едигею в тот вечер, как поносил и злобствовал кречетоглазый,
обнаруживший среди бумаг Абуталипа Куттыбаева запись обращения Раймалы-аги к брату
Абдильхану. Абуталип же, напротив, был очень высокого мнения об этой, как он называл ее,
поэме о степном Гете; оказывается, у немцев тоже был великий и мудрый старик, который
влюбился в молоденькую девушку. Абуталип записал песню о Раймалы-аге со слов
Казангапа в надежде, чтобы прочли ее сыновья, когда станут взрослыми людьми. Абуталип
говорил, что бывают отдельные случаи, отдельные судьбы людей, которые становятся
достоянием многих, ибо цена того урока настолько высока, так много вмещает в себя та
история, что то, что было пережито одним человеком, как бы распространяется на всех
живших в то время и даже на тех, кто придет следом, много позже…
Перед ним сидел Эрлепес, вдохновенно наигрывая на домбре и вторя ей голосом,
начальник разъезда, которому положено прежде всего ведать путями на определенном
участке железной дороги, казалось бы, зачем ему носить в себе мучительную историю
давнего прошлого, историю несчастного Раймалы-аги, зачем страдать так, точно бы сам он
был на его месте… Вот что значит музыка и истинное пение, думалось Едигею, скажут: умри
и родись заново — и на то готов в ту минуту… Эх, как хочется, чтобы всегда горел в
просветлевшей душе такой огонь, от которого ясно и вольготно думается человеку о себе
самым лучшим образом…
На новом месте Едигею не сразу удалось уснуть, хотя он и выходил перед этим
подышать воздухом, хотя и устроили ему хозяева удобное, теплое ложе, застелили свежими
простынями, сберегаемыми в каждом доме для таких случаев. Он лежал подле окна и
слышал, как скребся и посвистывал ветер, как проходили поезда в ту и другую сторону…
Ждал рассвета, чтобы обротать взбунтовавшегося Каранара и пораньше отправиться в путь,
побыстрей добраться до Боранлы-Буранного, где ждут его детишки обоих домов, потому что
он всех любит в равной степени и потому что он для того и живет на этой земле, чтобы им
было хорошо… Обдумывал он, каким способом предстоит усмирить Каранара. Вот ведь
задача, все у него не как у людей, и верблюд достался самый норовистый и свирепый, люди
боятся одного его вида и теперь готовы даже пристрелить… Но как втолкуешь скотине, что
хорошо, что плохо… Ведь потянуло его сюда неспроста — так природа распорядилась, а
Каранар велик и могуч, и оттого нет ему никаких преград, и кто бы ни встал на его
пути, любого сокрушит… Как тут быть, как приструнить Каранара? Придется
заковать его в цепи и держать всю зиму в загоне, а не то не сносить ему бедовой
головы, не Каспан, так кто-нибудь другой пристрелит, и ничего не поделаешь…
Засыпая, припомнил еще раз пение Эрлепеса, его игру на домбре и очень был доволен,
что довелось провести с ним целый вечер. Ожили и переселились в душу через ту
домбру страдания некогда влюбившегося, на беду свою, певца Раймалы-аги. И хотя
ничего общего не было между ними, Едигей ощутил в той истории Раймалы-аги какое-
то отдаленное созвучие, какую-то одинаковую боль. То, что испытал Раймалы-ага лет

28 Жырау — степной бард.