Page 176 - И дольше века длится день

— Ладно! — проговорил он и сплюнул пренебрежительно в сторону. Послушал я тебя,
умника. Потому ты такой и ходишь здесь двадцать три года бессменно, без сучка, без
задоринки, как истукан. Откуда тебе знать дела эти! Ладно! Некогда мне тут
выслушивать. — И пошел, не стал разговаривать.
— Ну смотри, дело хозяйское, — послышалось позади.
После этого разговора задумал Едигей покинуть опостылевший разъезд Боранлы-
Буранный. Всерьез задумал, потому что не находил успокоения, не находил в себе сил
забыть, не мог осилить снедающую душу тоску. Без Зарипы, без ее мальчишек все померкло
вокруг, опустело, оскудело. И тогда, чтобы избавиться от этих мучений, решил Едигей
Жангельдин официально подать заявление начальнику разъезда об увольнении и уехать с
семьей куда глаза глядят. Только бы здесь не оставаться. Ведь не прикован же он цепями
навечно к этому богом забытому разъезду, большинство людей живут же в других местах —
в городах и селах, они не согласились бы здесь жить ни часа. А почему он должен век
куковать в сарозеках? За какие грехи? Нет, хватит, уедет, вернется на Аральское море или
двинет в Караганду, в Алма-Ату — и мало ли еще мест на свете. Работник он хороший, руки-
ноги на месте, здоровье есть, голова пока на плечах, плюнет на все и уедет, чего тут думу
думать. Соображал Едигей, как подступиться с этим разговором к Укубале, как убедить ее, а
остальное не задача. И пока он собирался, выбирал удобный момент для разговора, минула
неделя и объявился вдруг Буранный Каранар, выгнанный хозяином на вольное житье.
Обратил внимание Едигей на то, что собака что-то все лает за домом, беспокоится,
побежит, полает и снова вернется. Едигей вышел посмотреть что там, и увидел неподалеку
от загона незнакомое животное — верблюд, только странный какой-то, стоит и не двигается.
Едигей подошел поближе и только тогда узнал своего Каранара.
— Так это ты, значит? До чего же ты дошел, бечара 29 , до чего же ты истаскался! —
воскликнул опешивший Едигей.
От прежнего Буранного Каранара остались только кожа да кости. Огромная голова с
запавшими грустными глазами болталась на истончившейся шее, космы были вроде не свои,
а подцеплены для смеха, свисали ниже колен, прежних каранаровских горбов, вздымавшихся
как черные башни, не было и в помине — оба горба свалились набок, как увядшие
старушечьи груди. Атан так обессилел, что не хватило мочи добрести до загона. И
остановился здесь, чтобы передохнуть. Весь до последней кровинки, до последней клеточки
изошелся он в гоне и теперь вернулся как опорожненный мешок, добрался, приполз.
— Эх-хе-хе! — не без злорадства удивлялся Едигей, оглядывая Каранара со всех
сторон. — Вот до чего ты докатился! Тебя даже собака не узнала. А ведь был атаном! Ну и
ну! И ты еще заявился?! Ни стыда, ни совести! Яйца-то у тебя на месте, дотянул или потерял
по пути? А и вонища же от тебя. На ноги лил, сил не хватало. Вон как намерзло на заднице!
Бечара! Совсем доходягой стал!
Каранар стоял, не в силах шевельнуться, и не было в нем ни прежней силы, ни
прежнего величия. Грустный и жалкий, он лишь покачивал головой и старался только
устоять, удержаться на ногах.
Едигею стало жалко атана. Он пошел домой и вернулся с полным тазиком отборного
пшеничного зерна. Подсолил сверху полпригоршней соли.
— На, поешь, — поставил он корм перед верблюдом. — Может, оклемаешься. Я потом
доведу тебя до загона. Полежишь, придешь в себя.
В тот день у него был разговор с Казангапом. Сам пошел к нему домой и речь завел
такую:
— Я к тебе, Казангап, вот по какому делу. Ты не удивляйся: вчера, мол, разговаривать
не хотел, то да се говорил, а сегодня заявился. Дело серьезное. Хочу я возвратить тебе
Каранара. Поблагодарить пришел. Когда-то ты подарил его мне сосунком. Спасибо.

29 Бечара — бедолага.