Page 82 - И дольше века длится день

года еще не так бурно проявлялись его страсти, еще можно было с ним сладить, припугнуть,
подчинить строгому окрику. К тому же старый самец в боранлинском стаде — давнишний
казангаповский верблюд — не давал ему еще развернуться. Бил его, грыз, отгонял от маток.
Но степь-то широкая. С одного края отгонит, он с другого поспевает. И так целый день гонял
его старый атан, а потом выбивался из сил. И тогда молодой да горячий атанша Каранар не
мытьем, так катаньем достигал-таки своей цели.
Но в новый сезон, с наступлением зимних холодов, когда в крови верблюдов снова
просыпался извечный зов природы, Каранар оказался верховным в боранлинском стаде.
Достиг Каранар могущества, достиг сокрушающей силы. Запросто загнал старого
казангаповского атана под обрыв и в безлюдной степи избил, истоптал, изгрыз его до
полусмерти, благо некому было разнять их. В этом неумолимом законе природа была
последовательна — теперь настал черед Каранара оставлять по себе потомство.
На этой почве, однако, Казангап с Едигеем впервые поссорились. Не стерпел Казангап
при виде жалкого зрелища — затоптанного атана своего под обрывом. Вернулся с выпасов
мрачный и бросил Едигею:
— Что же ты допускаешь такое дело? Они скоты, но мы-то с тобой люди! Это же
смертоубийство учинил твой Каранар. А ты его спокойно отпускаешь в степь!
— Не отпускал я его, Казаке. Сам он ушел. Как мне его держать прикажешь? На цепях?
15
Так он цепи рвет. Сам знаешь, не случайно сказано исстари: «Кюш атасын танымайды» .
Пришла его пора.
— А ты и рад. Но подожди, то ли еще будет. Ты его щадишь, не хочешь ему ноздри
прокалывать для шиши 16 , но ты еще поплачешь, погоняешься за ним. Такой зверь в одном
стаде не успокоится. Он пойдет по всем сарозекам биться. И никакого удержу ему не будет.
Припомнишь тогда мои слова…
Не стал Едигей распалять Казангапа, уважал его, да и прав был тот вообще-то.
Пробормотал примирительно:
— Сам же ты его мне подарил сосунком, а теперь ругаешься. Ладно, подумаю, что-
нибудь сделаю, чтобы управу на него найти.
Но обезображивать такого красавца, как Каранар, — прокалывать ему ноздри и
продевать деревянную шишь — опять же рука не поднималась. Сколько раз потом
действительно вспоминал он слова Казангапа и сколько раз, доведенный до бешенства,
клялся, что не посмотрит ни на что, и все-таки не трогал верблюда. Подумывал одно время
кастрировать и тоже не посмел, не пересилил себя. А годы шли, и всякий раз с наступлением
зимних холодов начинались мытарства, поиски бушующего в гоне неистового Каранара…
С той зимы все и началось. Запомнилось. И пока усмирял Каранара да приспосабливал
загон, чтобы накрепко запереть его, тут и Новый год подкатил. А Куттыбаевы как раз
затеяли елку. Для всей боранлинской детворы большое событие было. Укубала с дочерьми
прямо-таки перебрались в барак Куттыбаевых. Весь день занимались приготовлением и
украшали елку. Идя на работу и возвращаясь с работы, Едигей тоже первым делом заходил
взглянуть на елку у Куттыбаевых. Все красивей, все нарядней становилась она, расцветала в
лентах и игрушках самодельных. Тут уж женщинам надо отдать должное — Зарипа и
Укубала постарались ради малышей, все свое мастерство приложили. И дело было, пожалуй,
не столько в самой елке, сколь в новогодних надеждах, в общем для всех безотчетном
ожидании неких скорых и счастливых перемен.
Абуталип на этом не успокоился, вывел детвору во двор, и стали они катать большую
снежную бабу. Вначале Едигей подумал, что они просто забавляются, а потом восхитился
этой выдумкой. Огромная, почти в человеческий рост снежная бабища, эдакое смешное

15 Сила отца не признает.

16 Шишь — деревянная заноза, продеваемая в верхние губы верблюда.