Page 167 - Горячий снег

немец, как заведенный, замедленно и тупо покачивался на одном месте, перебирая меховыми
сапогами, неистово бил себя кулаками по толстым предплечьям, а его вслушивающиеся
глаза, ловя звуки чужой речи, становились дикими, остекленелыми, перебегали с Уханова на
Кузнецова, решив, очевидно, что речь между ними шла о нем, о его судьбе, и, как в
сердечном приступе, широко разевая рот, дышал все убыстренной, но неожиданно шатнулся
вбок, подкошенно повалился в снег, выхрипывая какие-то нечленораздельные слова, из
7
которых можно было понять только: «Рус, швайн, их штербе, эс ист кальт».
— Симулирует, гад! — определил Уханов. — В плен не хочет. Ошалел от холода. Что
он, Кузнецов, сказал — швайн?
— Встать! — приказал Кузнецов и сделал знак немцу стволом автомата. — Штейт ауф!
Шевелись! Штейт ауф, ну! Двигайся!
Немец не вставал, конвульсивно поджимая к подбородку колени, он яростно хрипел из
торчмя поднятого меха воротника, и тут Уханов, вроде бы удивленно примеряясь, двинулся
к нему, взял его за шиворот и с такой озлобленностью дернул вверх, что затрещал воротник,
а когда затряс его, приговаривая: «Я тебе покажу „швайн“! — немец закричал мутным,
предсмертным голосом. И, как тисками обхватив его, Уханов рукавицей зажал ему рот, а
немец по-дурному замычал, извиваясь в его руках.
— Ах ты, гитлеровская морда! Забудешь, что такое «швайн»! Ты у меня папу-маму
забудешь!
— Уханов, отпустите его! Вы же задушите его!.. Что вы делаете, мальчики? Мальчики,
родненькие!.. — в растерянности, едва не плача, говорила Зоя, поворачиваясь то к одному, то
другому. — Почему вы такие злые? Я вас не узнаю, мальчики… — Она повернулась к
Дроздовскому, умоляюще схватила его за рукав шинели: — Володя, хоть ты запрети!
— Уйди-и! Что ты вмешиваешься?.. — Он сорвал ее пальцы со своего рукава и
отступил на шаг, презрительным оскалом забелели его зубы. — Ненавижу, когда
вмешиваются фронтовые… Вон Кузнецова лучше успокой! Он добренький, и ты
добренькая!.. Оба Иисусы Христовы! Только пусть все твои мальчики знают, особенно
Кузнецов, ни с кем из них спать не будешь! Не надейся, сестра милосердия! После боя
уйдешь из батареи в медсанбат! Ни дня в батарее не останешься! Немедленно уйдешь!
Его лицо, измененное гадливой гримасой, стало некрасиво отталкивающим, он
отступил еще на шаг и, с злой непреклонностью качнув плечами, так поспешно зашагал
вверх по скату, что из-под ног его покатились комья земли.
На самом краю воронки он остановился, постоял несколько секунд и, вырывая пистолет
из кобуры, срывающимся голосом прокричал команду:
— Связисты! Взять пленного немца и бегом за мной!
И, не дожидаясь никого, вскарабкался на земляные навалы, исчез за ними в темноте.
Громкая команда Дроздовского сверху прозвучала неумолимо ясно, и связисты
вскочили разом, бочком обходя Кузнецова и Уханова, ткнулись неуклюже к немцу, вытянув
руки, как если бы с двух сторон зайца ловили.
— Назад, — решительно остановил их Кузнецов, загородив немца. — Взять разведчика
— и наверх, за Дроздовским! Немца поведет Уханов! Взять раненого разведчика! — И для
убедительности подтолкнул обоих связистов к разведчику. — Вот его не донесете —
ответите головой! Зоя!
Он должен был ей сказать, что она пойдет рядом с Ухановым, что именно с ним
безопаснее будет идти назад к орудию, но наткнулся на ее взгляд — и замолчал. Она не
замечала его, не слышала, хотя смотрела на него, теребя варежку на пальцах, а глаза были
сухи, нестерпимо огромны, брови изумленно выгнуты, точно она прислушивалась к
незнакомой боли в себе, еще не зная, где появилась эта боль.
— Фриц, знаешь, что такое стометровка? Посмотрю, как ты…

7 «Русский, свинья, я умираю, холодно»