Page 171 - Горячий снег

сторону низины, куда под разверзающимся светом ракет сверху стреляли от машины немцы.
И вдруг все отяжелело в нем, стало свинцовым, как будто сжала дыхание непомерная
настигшая тяжесть. Он несколько раз с ходу падал на колени, выпуская короткие очереди по
бугру, а сердце, задохнувшись, звонкими молоточками барабанило в ушах, заглушая
внешние звуки, глаза искали основания вспышек, мелькающих вокруг машины на бугре, и
вместе со звонкими молоточками в ушах выстукивала в сознании одна и та же настойчивая
мысль: «Почему они не уходят к танкам? Почему они не двигаются? Почему лежат под
огнем? Надо вперед, вперед, за танки!»
Первый, кого увидел Кузнецов, добежав до пологого ската в низину перед
сожженными немецкими танками, был Уханов. Уханов лежал за сугробом, шагах в ста
пятидесяти от подножия бугра, втиснув пленного немца в снег, сверху навалясь на него
грудью, бил расчетливыми очередями по одной оставшейся на бугре машине. После каждой
очереди он отползал влево, к танкам, матерясь, сильными рывками подтягивал немца за
собой, снова втискивал его в снег и наваливался на него.
— Уханов! К танкам, бегом! — еле смог выкрикнуть Кузнецов, вконец задохнувшись,
падая с размаху на землю. — Бегом к танкам!.. Не задерживаться ни минуты! К танкам
бегом!.. Уханов, слышишь?
Уханов обернул азартно-бешеное, совершенно чужое, отрешенное лицо к Кузнецову, и
красно блеснул передний стальной зуб.
— Лейтенант!.. К комбату… К Зое беги! Связиста послал, да толку мало! Ранило,
кажется! Давай к ним!..
— Кого ранило? Что?
— Давай к ним, лейтенант! К Зое, к Зое беги! — опять дошел до Кузнецова сорванный
до неузнаваемости голос Уханова, и, вдавливая немца в снег, он припал к автомату, целясь
по машине на бугре.
«Зоя? Ее ранило? Не может быть! Этого не может быть!»
С ледяным ознобом, облившим спину, не очень понимая, что делает, Кузнецов, не
пригибаясь, бросился, словно на ватных ногах, к разбросанным шевелящимся телам в
глубине низины. Сознавал лишь одно: там случилось то, чего он не хотел, что не имело
права произойти, не должно было случиться. И с тем же неверием, с дикой злостью, уже
сбежав на дно низины, он яростно оттолкнул кого-то, сутулого, наклонившегося подле
сугроба, что-то непонятное делающего руками возле рта.
Неотчетливо понял, что это связист раздирал зубами индивидуальный пакет, и тогда,
под скатом сугроба, увидел, как сквозь волнистую пелену, знакомый белый полушубок,
белые валенки, санитарную сумку, сплошь облепленную снегом.
— Что вы здесь возитесь, черт вас возьми!
— Ранило ее… перевязку надо бы! — испуганным вскриком отозвался связист. — Да
вон видите, как ее…
Зоя лежала на боку, свернувшись калачиком, зажмурясь, подтянув ноги, будто ей было
холодно, руки сомкнуты на животе, маленький «вальтер» валялся около ее неподвижно
круглых поджатых колен, и что-то темное, ужасающее Кузнецова, расплывалось на снегу,
под нею.
Но он сначала подумал, что это ужасное и темное на снегу не было кровью, не смог
представить, что это кровь Зои, что он видит ее кровь, и сейчас же попытался внушить себе,
сказать себе, что ничего непоправимого не случилось, она не может быть смертельно ранена
или убита и не может так пугающе страшно прижимать руки к животу.
— Зоя… Что ты, Зоя?
— Молчит она, лейтенант… Автоматной очередью ее… В живот, видать… Сперва
говорила: отойдите, мол, я сама. Не дала перевязывать… А теперь ничего уж не говорит, —
просочилось точно из-за тридевяти земель бормотание связиста. — Все было тихо, а когда
зашли в низину, они как дадут сверху. И началось…
— Где Дроздовский? — не слыша своего голоса, беззвучно спросил Кузнецов. — Где