Page 162 - Горячий снег

любопытством наблюдая за немцем. — Ругается, лейтенант? Психует?
— Похоже, — ответил Кузнецов.
Потом немец обмяк, лег на бок, а руки его в меховых перчатках начали толкаться где-
то внизу живота, откидывать полу шинели; спина напружилась, потом внезапно он закинул
голову, заводя за лоб глаза, и лающе не то заплакал, не то завыл, суетливо колотя меховыми
сапогами по снегу.
— Дуй в штаны, фриц, теплее будет, — насмешливо сказал, уяснив этот жест,
Уханов. — Ширинки тут расстегивать некому. Потерпишь, гитлеровская зануда. Денщика с
ночным горшком нет.
3
— Ферфлюхтер, рус, ферфлюхтер!.. Ихь штербе, рус…
4
— Штейт ауф! — вдруг произнес команду Кузнецов, мучительно вспоминая
знакомые еще по школе немецкие слова, и подошел к затихшему на дне воронки немцу. —
Штейт ауф! — приказал он снова. — Встать!
Глаза немца, остекленев на костяном лице, нацелились снизу вверх в его сторону, и
Кузнецов, толкнув его автоматом в плечо, повторил резче:
5
— Штейт ауф, шнель! Шнель, говорят!
Тогда немец оторопело сел, тут же попытался встать, но не удержался на ногах и
неуклюже повалился на бок на скате воронки; затем с клокочущим всхлипом оперся руками,
поднялся на четвереньки и с расстановками, медленно выпрямился. А выпрямившись, стоял
непрочно, шатаясь, — был на голову выше Кузнецова, очень крупный, плотный в теле,
чрезмерно утолщенный в своей подбитой мехом теплой шинели, и так близко виден был этот
чужой взгляд немца — взгляд, ждущий удара, настороженный и в то же время через силу
намеревающийся еще быть высокомерным.
— Будешь сопровождать его, Уханов. Сволочь, видно, основательная! — сказал
Кузнецов с едким щекотным чувством оттого, что перед ним стоит вблизи живой,
ненавистный даже в воображении гитлеровец. Да, он их всех вот такими и представлял и
поэтому сейчас ни на минуту не сомневался, что в душе этого пленного не оставалось ничего
человеческого, свойственного нормальным людям.
Между ними были пропасть страданий, кровь, отчужденная и непонятная друг другу
жизнь, непримиримые, враждебные друг другу понятия. Между ними была война и
приготовленное к стрельбе оружие.
— И отвечаешь за него? — зло бросил Кузнецов.
— Доведу, лейтенант. Будет шагать как шелковый, — пообещал Уханов и, подойдя,
грубовато и бесцеремонно похлопал по карманам немца, вынул зажигалку, вместе с ней
смятую пачку сигарет, нестеснительно расстегнул шинель, достал из зазвеневшего орденами
мундира портмоне, после чего отогнул рукав его затвердевшей на морозе шинели,
проговорил полувопросительно:
— Смотри ты, как нянчились с ним разведчики, все оставили… Взять часы, лейтенант?
— Оставь их к черту! И зажигалку, и сигареты! И это все! — быстро и гадливо
выговорил Кузнецов. — Брать у вшивой фашистской сволочи!..
— Не видно, что вшив. — Уханов с усмешкой отпустил рукав немца, раскрыл
портмоне. — Глянь-ка, лейтенант, какие-то фотографии… У всех немцев на фотографиях
дети как ангелы, особенно девочки, замечал, нет? И в белых чулочках.
— Не замечал. Отдай все, — приказал Кузнецов, не выказав ни малейшего
любопытства к фотографиям.

3 Проклятый, проклятый русский!.. Я умираю, русский…

4 Встать!

5 Встать, быстро!