Page 17 - Горячий снег

безлюдность. Похоже было, в теплых избах спали или не торопясь завтракали, будто и не
было налета «мессершмиттов», — наверно, к этому привыкли в хуторе.
Вдыхая горьковатый дымок кизяка, напоминавший запах свежего хлеба, Кузнецов
спустился в балку, зашагал по единственной протоптанной меж сугробов тропке с вмерзшим
конским навозом, мимо обсахаренных инеем корявых ветел, мимо изб с резными
наличниками и, не зная, в какую избу зайти, где искать, добравшись до конца улочки, в
замешательстве остановился.
Все здесь, в этом хуторке, было безмятежно мирным, давно и прочно устоявшимся, по-
деревенски уютным. И может быть, оттого, что отсюда, из балки, не было видно ни эшелона,
ни разъезда, внезапно появилось у Кузнецова чувство отъединенности от всех, кто оставался
там, в вагонах: войны, чудилось, не было, а было это солнечное морозное утро, безмолвие,
лиловые тени дымов над снежными крышами.
— Дяденька, а дяденька! Вы чего? — послышался писклявый голосок.
За плетнем маленькая, закутанная в тулуп фигурка, нагнувшись над облитым наледью
срубом, опускала на жерди ведро в колодец.
— Есть тут где-нибудь боец? — спросил Кузнецов, подойдя к колодцу и произнося
заранее приготовленную фразу. — Боец не проходил?
— Чего?
Из глубины воротника, из щелочки меха чернели, с любопытством выглядывали глаза.
Это был мальчик лет десяти, голосок нежно пищал, его детские пальцы в цыпках перебирали
обледенелую жердь колодезного журавля.
— Я спрашиваю, нет ли бойца у вас? — повторил Кузнецов. — Ищу товарища.
— Сейчас никого нету, — бойко ответил мальчик из меховых недр огромного тулупа,
обвисшего на нем до пят. — А бойцов у нас много бувает. С эшелонов. Меняют. Ежели и у
вас, дяденька, гимнастерка или куфайка, мамка раз выменяет. Иль мыло… Нету? А то мамка
хлебу пекла…
— Нет, — ответил Кузнецов. — Я не менять. Я ищу товарища.
— А исподнее?
— Что?
— Исподнее для себя мамка хотела. Ежели теплое… Разговор был.
— Нет.
С поскрипыванием жерди мальчик вытащил ведро, полное тяжелой, как свинец, зимней
колодезной воды; расплескивая воду, поставил на толстый от наростов льда край сруба,
подхватил ведро, волоча полы тулупа по снегу, изогнувшись, понес к избе, сказал:
— Прощевайте пока. — И, красными пальцами отогнув бараний мех воротника,
стрельнул черными глазами вбок. — Не энтот ли товарищ ваш, дяденька! У Кайдалика был,
у безногого.
— Что? У какого Кайдалика? — спросил Кузнецов и тут же увидел за плетнем крайней
хаты старшего сержанта Уханова.
Уханов спускался по ступенькам крылечка к тропке, надевая шапку, лицо распарено,
спокойно, сыто. Весь вид его говорил о том, что был он сейчас в уюте, в тепле и вот теперь
на улицу прогуляться вышел.
— А, лейтенант, боевой привет! — крикнул Уханов с добродушной приветливостью и
заулыбался. — Каким образом здесь? Не меня ли ищешь? А я в окошко глянул, смотрю —
свой!
Он подошел косолапой развалкой деревенского парня, лузгая тыквенные зерна,
сплевывая шелуху, затем полез в карман ватника, протянул Кузнецову пригоршню крупных
желтоватых семечек, сказал миролюбиво:
— Поджаренные. Попробуй. Четыре кармана нагрузил. До Сталинграда хватит всем
щелкать. — И, взглянув в осерженные глаза Кузнецова, спросил вполусерьез: — Ты чего?
Давай говори, лейтенант: в чем суть? Семечки-то держи…
— Убери семечки! — проговорил, бледнея, Кузнецов. — Значит, сидел здесь в теплой