Page 91 - Горячий снег

ничего не понимая, глядя в перекошенное нетерпением лицо Кузнецова.
— Заряжай, я тебе говорю! Слышишь ты? Снаряд, снаряд!.. Из ящика! Снаряд!..
— Да, да, лейтенант!..
Она, покачиваясь, шагнула к раскрытому ящику возле станин, цепкими пальцами
выдернула снаряд и, когда неловко толкнула его в открытый казенник и затвор защелкнулся,
упада на колени, зажмурилась.
А он не видел всего этого — огромная, вращающаяся чернота гусеницы лезла в прицел,
копошилась в самом зрачке, высокий рев танковых моторов, давя, прижимал его к орудию,
горячо и душно входил в грудь, чугунно гудела, дрожала земля. Ему чудилось, что это
дрожали колени, упершиеся в бугристую землю, может быть, дрожала рука, готовая нажать
спуск, и дрожали капли пота на глазах, видевших в эту секунду то, что не могла увидеть она,
зажмурясь в ожидании выстрела. Она, быть может, не видела и не хотела видеть эти
прорвавшиеся танки в пятидесяти метрах от орудия.
А перекрестие прицела уже не могло поймать одну точку — неумолимое, огромное и
лязгающее заслоняло весь мир.
Он нажал на спуск и не услышал танковых выстрелов в упор.

Глава двенадцатая

Со страшной силой Кузнецова ударило грудью обо что-то железное, и с замутненным
сознанием, со звоном в голове он почему-то увидел себя под темными ветвями разросшейся
около крыльца липы, по которой шумел дождь, и хотел понять, что так больно ударило его в
грудь и что это так знойными волнами опалило ему волосы на затылке. Его тянуло на
тошноту, но не выташнивало — и от этого ощущения мутным отблеском прошла в сознании
мысль, что он еще жив, и тогда он почувствовал, что рот наполняется соленым и теплым, и
увидел, как в пелене, красные пятна на своей измазанной землей кисти, поджатой к самому
лицу. «Это кровь? Моя? Я ранен?»
— Лейтенант!.. Миленький! Лейтенант!.. Что с тобой?..
Выплевывая кровь, он поднял голову, стараясь понять, что с ним.
«Почему шел дождь и я стоял под липой? — подумал он, вспоминая. — Какая липа?
Где это было? В Москве? В детстве?.. Что мне померещилось?»
Он лежал грудью на открытом снарядном ящике между станинами, на два метра
откинутый взрывной волной от щита орудия. Правая сторона щита разорванно торчала, с
неимоверной силой исковерканная осколками. Правую часть бруствера начисто смело,
углубило воронкой, коряво обуглило, а за ним в двадцати метрах было объято тихим, но
набиравшим силу пожаром то лязгавшее, огромное, железное, что недавно неумолимо
катилось на орудие, заслоняя весь мир.
Второй танк стоял вплотную к этому пожару, развернув влево, в сторону моста,
опущенный ствол орудия; мазутный дым длинными, извивающимися щупальцами вытекал
из него на снег.
В первом танке с визжащими толчками рвались снаряды, сотрясало башню, гусеницы,
скрежеща, подрагивали, и отвратительный, сладковатый запах жареного мяса, смешанный с
запахом горевшего масла, распространялся в воздухе.
«Это я подбил два танка? — тупо подумал Кузнецов, задыхаясь от этого
тошнотворного запаха и соображая, как все было. — Когда меня ранило? Куда меня ранило?
Где Зоя? Она была рядом…»
— Зоя! — позвал он, и его опять затошнило.
— Лейтенант… миленький!
Она сидела под бруствером, обеими руками рвала, расстегивала пуговицы на груди,
видимо, оглушенная, с закрытыми глазами. Аккуратной белой шапки не было, волосы,
забитые снегом, рассыпались по плечам, по лицу, и она ловила их зубами, прикусывала их, а
зубы белели.