Page 18 - Хаджи Мурат

— Я намеревался сделать это, барон, но…
— Я вам не барон, а ваше превосходительство.
И тут вдруг прорвалось долго сдерживаемое раздражение барона. Он высказал все, что
давно накипело у него в душе.
— Я не затем двадцать семь лет служу своему государю, чтобы люди, со вчерашнего
дня начавшие служить, пользуясь своими родственными связями, у меня под носом
распоряжались тем, что их не касается.
— Ваше превосходительство! Я прошу вас не говорить того, что несправедливо, —
перебил его Воронцов.
— Я говорю правду и не позволю… — еще раздражительнее заговорил генерал.
В это время, шурша юбками, вошла Марья Васильевна и за ней невысокая скромная
дама, жена Меллера-Закомельского.
— Ну, полноте, барон, Simon не хотел вам сделать неприятности, — заговорила Марья
Васильевна.
— Я, княгиня, не про то говорю…
— Ну, знаете, лучше оставим это. Знаете: худой спор лучше доброй ссоры. Что я
говорю… — Она засмеялась.
И сердитый генерал покорился обворожительной улыбке красавицы. Под усами его
мелькнула улыбка.
— Я признаю, что я был неправ, — сказал Воронцов, — но…
— Ну, и я погорячился, — сказал Меллер и подал руку князю.
Мир был установлен, и решено было на время оставить Хаджи-Мурата у Меллера, а
потом отослать к начальнику левого фланга.
Хаджи-Мурат сидел рядом в комнате и, хотя не понимал того, что говорили, понял то,
что ему нужно было понять: что они спорили о нем, и что его выход от Шамиля есть дело
огромной важности для русских, и что поэтому, если только его не сошлют и не убьют, ему
много можно будет требовать от них. Кроме того, понял он и то, что Меллер-Закомельский,
хотя и начальник, не имеет того значения, которое имеет Воронцов, его подчиненный, и что
важен Воронцов, а не важен Меллер-Закомельский; и поэтому, когда Меллер-Закомельский
позвал к себе Хаджи-Мурата и стал расспрашивать его, Хаджи-Мурат держал себя гордо и
торжественно, говоря, что вышел из гор, чтобы служить белому царю, и что он обо всем даст
отчет только его сардарю, то есть главнокомандующему, князю Воронцову, в Тифлисе.

VII

Раненого Авдеева снесли в госпиталь, помещавшийся в небольшом крытом тесом доме
на выезде из крепости, и положили в общую палату на одну из пустых коек. В палате было
четверо больных: один — метавшийся в жару тифозный, другой — бледный, с синевой под
глазами, лихорадочный, дожидавшийся пароксизма и непрестанно зевавший, и еще два
раненных в набеге три недели тому назад — один в кисть руки (этот был на ногах), другой в
плечо (этот сидел на койке). Все, кроме тифозного, окружили принесенного и расспрашивали
принесших.
— Другой раз палят, как горохом осыпают, и — ничего, а тут всего раз пяток
выстрелили, — рассказывал один из принесших.
— Кому что назначено!
— Ох, — громко крякнул, сдерживая боль, Авдеев, когда его стали класть на койку.
Когда же его положили, он нахмурился и не стонал больше, но только не переставая шевелил
ступнями. Он держал рану руками и неподвижно смотрел перед собой.
Пришел доктор и велел перевернуть раненого, чтобы посмотреть, не вышла ли пуля
сзади.
— Это что ж? — спросил доктор, указывая на перекрещивающиеся белые рубцы на
спине и заду.