Page 28 - Хаджи Мурат

— Какое же дело?
— А под Цельмесом мы с ханом столкнулись с тремя мюридами: два ушли, а третьего я
убил из пистолета. Когда я подошел к нему, чтоб снять оружие, он был жив еще. Он
поглядел на меня. «Ты, говорит, убил меня. Мне хорошо. А ты мусульманин, и молод и
силен, прими хазават. Бог велит».
— Что ж, и ты принял?
— Не принял, а стал думать, — сказал Хаджи-Мурат и продолжал свой рассказ. —
Когда Гамзат подступил к Хунзаху, мы послали к нему стариков и велели сказать, что
согласны принять хазават, только бы он прислал ученого человека растолковать, как надо
держать его. Гамват велел старикам обрить усы, проткнуть ноздри, привесить к их носам
лепешки и отослать их назад. Старики сказали, что Гамзат готов прислать шейха, чтобы
научить нас хазавату, но только с тем, чтобы ханша прислала к нему аманатом своего
меньшого сына. Ханша поверила и послала Булач-Хана к Гамзату. Гамзат принял хорошо
Булач-Хана и прислал к нам звать к себе и старших братьев. Он велел сказать, что хочет
служить ханам так же, как его отец служил их отцу. Ханша была женщина слабая, глупая и
дерзкая, как и все женщины, когда они живут по своей воле. Она побоялась послать обоих
сыновей и послала одного Умма-Хана. Я поехал с ним. Нас за версту встретили мюриды и
пели, и стреляли, и джигитовали вокруг нас. А когда мы подъехали, Гамзат вышел из
палатки, подошел к стремени Умма-Хана и принял его, как хана. Он сказал: «Я не сделал
вашему дому никакого зла и не хочу делать. Вы только меня не убейте и не мешайте мне
приводить людей к хазавату. А я буду служить вам со всем моим войском, как отец мой
служил вашему отцу. Пустите меня жить в вашем доме. Я буду помогать вам моими
советами, а вы делайте, что хотите». Умма-Хан был туп на речи. Он не знал, что сказать, и
молчал. Тогда я сказал, что если так, то пускай Гамзат едет в Хунзах. Ханша и хан с почетом
примут его. Но мне не дали досказать, и тут в первый раз я столкнулся с Шамилем. Он был
тут же, подле имама. «Не тебя спрашивают, а хана», — сказал он мне. Я замолчал, а Гамзат
проводил Умма-Хана в палатку. Потом Гамзат позвал меня и велел с своими послами ехать в
Хунзах. Я поехал. Послы стали уговаривать ханшу отпустить к Гамзату и старшего хана. Я
видел измену и сказал ханше, чтобы она не посылала сына. Но у женщины ума в голове —
сколько на яйце волос. Ханша поверила и велела сыну ехать. Абунунцал не хотел. Тогда она
сказала: «Видно, ты боишься». Она, как пчела, знала, в какое место больнее ужалить его.
Абунунцал загорелся, не стал больше говорить с ней и велел седлать. Я поехал с ним. Гамзат
встретил нас еще лучше, чем Умма-Хана. Он сам выехал навстречу за два выстрела под гору.
За ним ехали конные с значками, пели «Ля илляха иль алла», стреляли, джигитовали. Когда
мы подъехали к лагерю, Гамзат ввел хана в палатку. А я остался с лошадьми. Я был под
горой, когда в палатке Гамзата стали стрелять. Я подбежал к палатке. Умма-Хан лежал
ничком в луже крови, а Абунунцал бился с мюридами. Половина лица у него была отрублена
и висела. Он захватил ее одной рукой, а другой рубил кинжалом всех, кто подходил к нему.
При мне он срубил брата Гамзата и намернулся уже на другого, но тут мюриды стали
стрелять в него, и он упал.
Хаджи-Мурат остановился, загорелое лицо его буро покраснело, и глаза налились
кровью.
— На меня нашел страх, и я убежал.
— Вот как? — сказал Лорис-Меликов. — Я думал, что ты никогда ничего не боялся.
— Потом никогда; с тех пор я всегда вспоминал этот стыд, и когда вспоминал, то уже
ничего не боялся.

XII

— А теперь довольно. Молиться надо, — сказал Хаджи-Мурат, достал из внутреннего,
грудного кармана черкески брегет Воронцова, бережно прижал пружинку и, склонив набок
голову, удерживая детскую улыбку, слушал. Часы прозвонили двенадцать ударов и четверть.