Page 10 - Похождения бравого солдата Швейка

надевали испанские сапоги и поднимали на дыбу или жгли пожарным факелом бока, вроде
того как это сделали со святым Яном Непомуцким. Тот, говорят, так орал при этом, словно
его ножом резали, и не перестал реветь до тех пор, пока его в непромокаемом мешке не
сбросили с Элишкина моста. Таких случаев пропасть. А потом человека четвертовали или же
сажали на кол где-нибудь возле Национального музея. Если же преступника просто бросали
в подземелье, на голодную смерть, то такой счастливчик чувствовал себя как бы заново
родившимся. Теперь сидеть в тюрьме — одно удовольствие! — похваливал Швейк. —
Никаких четвертований, никаких колодок. Койка у нас есть, стол есть, лавки есть, места
много, похлёбка нам полагается, хлеб дают, жбан воды приносят, отхожее место под самым
носом. Во всём виден прогресс. Далековато, правда, ходить на допрос — по трём лестницам
подниматься на следующий этаж, но зато на лестницах чисто и оживлённо. Одного ведут
сюда, другого — туда. Тут молодой, там старик, мужчины, женщины. Радуешься, что ты по
крайней мере здесь не одинок. Всяк спокойно идёт своей дорогой, и не приходится бояться,
что ему в канцелярии скажут: «Мы посовещались, и завтра вы будете четвертованы или
сожжены, по вашему собственному выбору». Это был тяжёлый выбор! Я думаю, господа, что
на многих из нас в такой момент нашёл бы столбняк. Да, теперь условия улучшились в нашу
пользу.
Едва Швейк кончил свою защитную речь в пользу современного тюремного
заключения, как надзиратель открыл дверь и крикнул:
— Швейк, оденьтесь и идите на допрос!
— Я оденусь, — ответил Швейк. — Против этого я ничего не имею. Но боюсь, что тут
какое-то недоразумение. Меня уже раз выгнали с допроса. И, кроме того, я боюсь, как бы
остальные господа, которые тут сидят, не рассердились на меня за то, что я иду уже во
второй раз, а они ещё ни разу за этот вечер не были. Они могут быть на меня в претензии.
— Вылезти и не трепаться! — последовал ответ на проявленное Швейком
джентльменство.
Швейк опять очутился перед господином с лицом преступника, который безо всяких
околичностей спросил его твёрдо и решительно.
— Во всём признаётесь?
Швейк уставил свои добрые голубые глаза на неумолимого человека и мягко сказал:
— Если вы желаете, ваша милость, чтобы я признался, так я признаюсь. Мне это не
повредит. Но если вы скажете: «Швейк, ни в чём не сознавайтесь», — я буду выкручиваться
до последнего издыхания.
Строгий господин написал что-то на акте и, подавая Швейку перо, сказал ему, чтобы
тот подписался.
И Швейк подписал показания Бретшнейдера со следующим дополнением:

«Все вышеуказанные обвинения против меня признаю справедливыми.
Йозеф Швейк».

Подписав бумагу, Швейк обратился к строгому господину:
— Ещё что-нибудь подписать? Или мне прийти утром?
— Утром вас отвезут в уголовный суд, — последовал ответ.
— А в котором часу, ваша милость, чтобы, боже упаси, как-нибудь не проспать?
— Вон! — раздался во второй раз рёв по ту сторону стола.
Возвращаясь к своему новому, огороженному железной решёткой очагу, Швейк сказал
сопровождавшему его конвойному:
— Тут всё идёт как по писаному.
Как только за Швейком заперли дверь, товарищи по заключению засыпали его
разнообразными вопросами, на которые Швейк ясно и чётко ответил:
— Я сию минуту сознался, что, может быть, это я убил эрцгерцога Фердинанда.
Шесть человек в ужасе спрятались под вшивые одеяла.