Page 136 - Похождения бравого солдата Швейка

— Ладно уж, я вам помогу, господин ефрейтор; вчера небось я опять здорово
набуянил?
Ефрейтор укоризненно посмотрел на своего начальника:
— Если бы вы только знали, господин вахмистр, что за речи вы вчера вели! Чего-чего
вы только ему не наговорили! — И, наклонясь к самому уху вахмистра, зашептал: — Что все
мы — чехи и русские — одной славянской крови, что Николай Николаевич на будущей
неделе будет в Пршерове, что Австрии не удержаться, и советовали ему при дальнейшем
расследовании всё отрицать и плести с пятое на десятое, чтобы он тянул до тех пор, пока его
не выручат казаки. Ещё вы сказали, что очень скоро всё лопнет, повторятся гуситские войны,
крестьяне пойдут с цепами на Вену, из государя императора песок сыплется, и он скоро ноги
протянет, а император Вильгельм — зверь. Потом вы ему обещали посылать в тюрьму
деньги, чтобы подкормиться, и много ещё такого.
Ефрейтор отошёл от вахмистра.
— Я всё это отлично помню, — прибавил он, — потому что спервоначалу я клюкнул
совсем немного, а потом уж, верно, нализался и дальше не помню ничего.
Вахмистр поглядел на ефрейтора.
— А я помню, — сказал он, — как вы говорили, что мы против русских — сопляки, и
даже при бабке орали: «Да здравствует Россия!»
Ефрейтор нервно зашагал по комнате.
— Вы орали всё это, словно вас режут, — сказал вахмистр. — А потом повалились
поперёк кровати и захрапели.
Ефрейтор остановился у окна и, барабаня пальцем по стеклу, заявил:
— Да и вы тоже, господин вахмистр, при бабке язык за зубами не держали. Вы ей,
помню, сказали: «Бабушка, зарубите себе на носу: любой император или король заботится
только о своём кармане, потому и война идёт. То же самое и эта развалина, „старик
Прогулкин“, которого нельзя выпустить из сортира без того, чтобы он не загадил весь
Шенбрунн».
— Я это говорил?!
— Да, господин вахмистр, именно это вы говорили, перед тем как идти на двор
блевать, а ещё кричали: «Бабушка, суньте мне палец в глотку!»
— А вы тоже прекрасно выразились, — прервал его вахмистр. — Где вы только
подцепили эту глупость, что Николай Николаевич будет чешским королём?
— Этого я что-то-не помню, — нерешительно отозвался ефрейтор.
— Ещё бы вы помнили! Пьян был в стельку, и глаза словно у поросёнка, а когда вам
понадобилось «на двор», вы, вместо того чтобы выйти в дверь, полезли на печку.
Оба замолкли, пока наконец продолжительное молчание не нарушил вахмистр:
— Я всегда вам говорил, что алкоголь — погибель. Пить не умеете, а пьёте. Что, если
бы он у нас сбежал?. Чем бы мы с вами оправдались? Ах ты господи, как башка трещит!
Говорю вам, господин ефрейтор, — продолжал вахмистр, — именно потому, что он не
сбежал, мне совершенно ясно, что это за тонкая и опасная штучка. Когда его там станут
допрашивать, он заявит, что двери у нас были не заперты всю ночь, что мы были пьяны и он
мог бы тысячу раз убежать, если б чувствовал себя виновным. Счастье ещё, что такому
человеку не поверят, и если мы под присягой скажем, что это выдумка и наглая ложь, те ему
сам бог не поможет, а ещё пришьют лишний параграф — и всё. В его положении лишний
параграф никакой роли не играет… Ох, хоть бы голова так не болела!
Наступила тишина. Через минуту вахмистр приказал позвать бабку.
— Послушайте, бабушка, — сказал вахмистр Пейзлерке, строго глядя ей в лицо. —
Раздобудьте-ка где-нибудь распятие на подставке и принесите сюда. — И на
вопросительный взгляд бабки крикнул: — Живо! Чтобы через минуту было здесь!
Затем вахмистр вынул из стола две свечки со следами сургуча, оставшимися после
запечатывания официальных бумаг, и, когда бабка приковыляла с распятием, поставил крест
на край стола между двумя свечками, зажёг свечки и торжественно произнёс: