Page 243 - Похождения бравого солдата Швейка

только с одним чешским писателем, Гаеком Ладиславом из Домажлиц. Он был редактором
журнала «Мир животных», и я ему всучил дворняжку за чистокровного шпица. Очень
весёлый и порядочный был человек. Посещал он один трактир и всегда читал там свои
рассказы, такие печальные, что все со смеху умирали, а он плакал и платил за всех. А мы
должны были ему петь:

Домажлицкая башня
Росписью украшена.
Кто её так размалевал,
Часто девушек целовал.
Больше нет его здесь:
Помер, вышел весь…

— Вы не в театре! Орёт, как оперный певец, — испуганно прошипел поручик Лукаш,
когда Швейк запел последнюю фразу: «Помер, вышел весь…» — Я вас не об этом
спрашиваю. Я хотел только знать, обратили вы внимание, что те книжки, о которых мы
говорили, — сочинение Гангофера? Так что стало с теми книжками? — злобно выпалил
поручик.
— С теми, которые я принёс из полковой канцелярии? — задумчиво переспросил
Швейк. — Они действительно, господин обер-лейтенант, были написаны тем, о котором вы
спрашивали, не знаком ли я с ним. Я получил телефонограмму прямо из полковой
канцелярии. Видите ли, там хотели послать эти книжки в канцелярию батальона, но в
канцелярии не было ни души; ведь все непременно должны были пойти в кантину, ибо,
отправляясь на фронт, никто не знает, доведётся ли ему когда-нибудь опять посидеть в
кантине. Так вот, там они были и пили. В других маршевых ротах по телефону тоже никого
не смогли отыскать. Памятуя, что мне как ординарцу вы приказали дежурить у телефона,
пока к нам не будет прикомандирован телефонист Ходоунский, я сидел и ждал, пока не
дошла и до меня очередь. В полковой канцелярии ругались: никуда, мол, не дозвонишься, а
получена телефонограмма с приказом забрать из полковой канцелярии книжки для господ
офицеров всего маршевого батальона. Так как я понимаю, господин обер-лейтенант, что на
военной службе нужно действовать быстро, я ответил им по телефону, что сам заберу эти
книжки и отнесу их в батальонную канцелярию. Мне дали такой тяжёлый ранец, что я едва
его дотащил. Здесь я просмотрел эти книжки. И рассудил по-своему: старший писарь в
полковой канцелярии сказал мне, что, согласно телефонограмме, которая была передана в
полк, в батальоне уже знают, какие из этих книжек выбрать, который там том. Эти книжки
были в двух томах — первый том отдельно, второй — отдельно. Ни разу в жизни я так не
смеялся, потому, что я прочёл много книжек, но никогда не начинал читать со второго тома.
А он мне опять: «Вот вам первые тома, а вот — вторые. Который том должны читать господа
офицеры, они уж сами знают!» Я подумал, что все нализались, потому что книжку всегда
читают с начала. Скажем, роман об отцовских грехах, который я принёс (я, можно сказать,
знаю немецкий язык), нужно начинать с первого тома, ведь мы не евреи и не читаем сзаду
наперёд. Потом по телефону я спросил об этом вас, господин обер-лейтенант, когда вы
возвратились из Офицерского собрания. Я рапортовал вам об этих книжках, спросил, не
пошло ли на войне всё шиворот-навыворот и не полагается ли читать книжки в обратном
порядке: сначала второй том, а потом первый. Вы ответили, что я пьяная скотина. Раз не
знаю, что в «Отче наш» сначала идёт «Отче наш» и только потом «аминь»… Вам нехорошо,
господин обер-лейтенант? — с участием спросил Швейк, видя, как побледневший поручик
Лукаш схватился за подножку погасшего паровоза.
Бледное лицо Лукаша уже не выражало злобы. На нём было написано безнадёжное
отчаяние.
— Продолжайте, продолжайте, Швейк… уже прошло. Уже всё равно…
— И я, — прозвучал на заброшенном пути мягкий голос Швейка, — придерживался,