Page 246 - Похождения бравого солдата Швейка

подтереть себе…
Балоун, слушавший разиня рот, договорил за Ванека это изящное словцо, желая, по-
видимому, вмешаться в разговор.
— Цыц, вы там! — озлился разволновавшийся старший писарь.
— Послушай-ка, Балоун, — вдруг вспомнил Швейк, — господин обер-лейтенант велел
тебе, как только мы приедем в Будапешт, принести булочку и печёночный паштет в
станиоле, который лежит в чемоданчике у господина обер-лейтенанта в самом низу.
Великан Балоун сразу сник, безнадёжно свесив свои длинные обезьяньи руки, и долго
оставался в таком положении.
— Нет его у меня, — едва слышно, с отчаянием пролепетал он, уставившись на
грязный пол вагона. — Нет его у меня, — повторил он отрывисто. — Я думал… я его перед
отъездом развернул… Я его понюхал… не испортился ли… Я его попробовал! — закричал
он с таким искренним раскаянием, что всем всё стало ясно.
— Вы сожрали его вместе со станиолем, — остановился перед Балоуном старший
писарь Ванек.
Он развеселился. Теперь ему не нужно доказывать, что не только он лошак, как назвал
его поручик Лукаш. Теперь ясно, что причина колебания численности состава «х» имеет
свои глубокие корни в других «лошаках». Кроме того, он был доволен, что переменилась
тема разговора и объектом насмешек стал ненасытный Балоун и новое трагическое
происшествие. Ванека так и подмывало сказать Балоуну что-нибудь неприятно-
нравоучительное. Но его опередил повар-оккультист Юрайда. Отложив свою любимую
книжку — перевод древнеиндийских сутр «Прагна Парамита», он обратился к удручённому
Балоуну, безропотно принимавшему новые удары судьбы.
— Вы, Балоун, должны постоянно следить за собой, чтобы не потерять веры в себя и в
свою судьбу. Вы не имеете права приписывать себе то, что является заслугой других. Всякий
раз, когда перед вами возникает проблема, подобная сегодняшней — сожрать или не
сожрать, — спросите самого себя: «В каком отношении ко мне находится печёночный
паштет?»
Швейк счёл нужным пояснить это теоретическое положение примером:
— Ты, Балоун, говорил, что у вас будут резать свинью и коптить её и что, как только
ты узнаешь номер нашей полевой почты, тебе пришлют окорок. Вот представь себе, полевая
почта переслала окорок к нам в роту и мы с господином старшим ротным писарем отрезали
себе по куску. Ветчина так нам понравилась, что мы отрезали ещё по куску, пока с этим
окороком не случилось то, что с одним моим знакомым почтальоном по фамилии Козёл. У
него была костоеда. Сначала ему отрезали ногу по щиколотку, потом по колено, потом
ляжку, а если бы он вовремя не умер, его чинили бы, как карандаш с разбитым графитом.
Представь себе, что мы сожрали твой окорок, как ты слопал печёночный паштет у господина
обер-лейтенанта.

Великан Балоун обвёл всех грустным взглядом.
— Только благодаря моим стараниям, — напомнил Балоуну старший писарь, — вы
остались в денщиках у господина обер-лейтенанта. Вас хотели перевести в санитары, и вам
пришлось бы выносить раненых с поля сражения. Под Дуклой наши три раза подряд
посылали санитаров за прапорщиком, который был ранен в живот у самых проволочных
заграждений, и все они остались там — всем пули угодили в голову. Только четвёртой паре
санитаров удалось вынести его с линии огня, но ещё по дороге в перевязочный пункт
прапорщик приказал долго жить.
Балоун не сдержался и всхлипнул.
— Постыдился бы, — с презрением сказал Швейк. — А ещё солдат!
— Да-а, если я не гожусь для войны! — захныкал Балоун. — Обжора я, ненасытный я,