Page 372 - Похождения бравого солдата Швейка

Час спустя Швейка под конвоем вели на вокзал, чтобы доставить его в Воялич, в штаб
бригады.
В тюрьме Швейк оставил маленькую памятку о себе, выцарапав щепкой на стене в три
столбика список всех супов, соусов и закусок, которые он ел до войны. Это было
своеобразным протестом против того, что в течение двадцати четырёх часов у него маковой
росинки во рту не было.
Одновременно со Швейком в бригаду пошла следующая бумага: «На основании
телеграммы № 469 пехотинец Йозеф Швейк, сбежавший из одиннадцатой маршевой роты,
передаётся штабу бригады для дальнейшего расследования».
Конвой, состоявший из четырёх человек, представлял собой смесь разных
национальностей. Там были поляк, венгр, немец и чех; последнего назначили начальником
конвоя: он был в чине ефрейтора. Он чванился перед земляком-арестантом, явно выказывая
свою неограниченную власть над ним. Когда Швейк на вокзале попросил разрешения
помочиться, ефрейтор очень грубо ответил, что мочиться он будет в бригаде.
— Ладно, — согласился Швейк, — только дайте мне этот приказ в письменной форме,
чтобы, когда у меня лопнет мочевой пузырь, все знали, кто был тому виной. На всё есть
закон, господин ефрейтор.

Ефрейтор, деревенский мужик, испугался этого мочевого пузыря, и весь конвой
торжественно повёл Швейка по вокзалу в отхожее место. Вообще ефрейтор во время пути
производил впечатление человека свирепого. Он старался выглядеть таким надутым, будто
назавтра должен был получить по меньшей мере звание командующего корпусом.
Когда они сидели в поезде на линии Перемышль — Хыров, Швейк, обращаясь к
ефрейтору, сказал:
— Господин ефрейтор, смотрю я на вас и вспоминаю ефрейтора Бозбу, служившего в
Тренто. Когда того произвели в ефрейторы, он с первого же дня стал увеличиваться в
объёме. У него стали опухать щёки, а брюхо так надулось, что на следующий день даже
казённые штаны на нём не застёгивались. Но что хуже всего, у него стали расти уши.
Отправили его в лазарет, и полковой врач сказал, что так бывает со всеми ефрейторами.
Сперва их всех раздувает, но у некоторых это проходит быстро, а данный больной очень
тяжёлый и может лопнуть, так как от звёздочки у него перешло на пупок. Чтобы его спасти,
пришлось отрезать звёздочку, и он сразу всё спустил.
С этой минуты Швейк тщетно старался завязать разговор с ефрейтором и по-дружески
объяснить ему, отчего говорится, что ефрейтор — это наказание роты.
Ефрейтор ничего не отвечал, только угрюмо пригрозил, что неизвестно, кто из них
двоих будет смеяться, когда они прибудут в бригаду. Короче говоря, земляк не оправдал
надежд. А когда Швейк спросил, откуда он, тот ответил: «Это не твоё дело».
Швейк на все лады пробовал разговориться с ефрейтором. Рассказал, что его не
впервые ведут под конвоем, что он всегда очень хорошо проводил время со всеми
конвоирами.
Но ефрейтор продолжал молчать, и Швейк не унимался:
— Мне кажется, господин ефрейтор, вас постигло большое несчастье, раз вы потеряли
дар речи. Много знавал я печальных ефрейторов, но такого убитого горем, как вы, господин
ефрейтор, простите и не сердитесь на меня, я ещё не встречал. Доверьтесь мне, скажите, что
вас так мучает. Может, я помогу вам советом, так как у солдата, которого ведут под конвоем,
всегда больше опыта, чем у того, кто его караулит. Или, знаете, господин ефрейтор,
расскажите что-нибудь, чтобы скоротать время. Расскажите, например, какие у вас на родине
окрестности, есть ли там пруды, а может быть, развалины замка. Вы могли бы сообщить нам
также, какое предание связано с этими развалинами.
— Довольно! — крикнул вдруг ефрейтор.