Page 371 - Похождения бравого солдата Швейка

«телеграмма» снова напомнило о его прямых обязанностях.
— А-а! — воскликнул генерал Финк. — Ты вернулся?
В его голосе было столько яду, что майор ничего не ответил и в нерешительности
остался стоять в дверях.
Генерал приказал ему следовать за ним в комнату. Когда они сели, он бросил
исхлёстанную об денщика телеграмму на стол и произнёс трагическим голосом:
— Читай, это твоя работа.
Пока майор читал телеграмму, генерал бегал по комнате, опрокидывая стулья и
табуретки, и вопил:
— А всё-таки я его повешу!
Телеграмма гласила следующее:

«Пехотинец Йозеф Швейк, ординарец одиннадцатой маршевой роты, пропал
без вести 16-го с. м. на переходе Хыров — Фельдштейн, будучи командирован как
квартирьер. Немедленно отправить пехотинца Швейка в Воялич, в штаб бригады».

Майор выдвинул ящик стола, достал оттуда карту и задумался: Фельдштейн находится
в сорока километрах к юго-востоку от Перемышля. Каким образом к Швейку попала русская
форма в местности, находящейся на расстоянии свыше ста пятидесяти километров от
фронта, — остаётся неразрешимой загадкой. Ведь окопы тянутся по линии Сокаль — Турзе
— Козлов.

Когда майор сообщил об этом генералу и показал на карте место, где, согласно
телеграмме, несколько дней назад пропал Швейк, генерал заревел, как бык, так как
почувствовал, что все его надежды на полевой суд рассыпались в пух и прах. Он подошёл к
телефону, вызвал караульное помещение и отдал приказ — немедленно привести на
квартиру майора арестанта Швейка.
В ожидании исполнения приказа генерал со страшными проклятиями выражал свою
досаду на то, что не распорядился повесить Швейка немедленно, на собственный риск, без
всякого следствия.
Майор возражал и всё твердил что-то о законе и справедливости, которые идут рука об
руку; он в пышных периодах ораторствовал о справедливом суде, о роковых судебных
ошибках и вообще обо всём, что приходило ему на ум, ибо с похмелья у него сильно болела
голова и он испытывал потребность рассеяться разговором.
Когда Швейка, наконец, привели, майор приказал ему объяснить, что произошло у
Фельдштейна и откуда вообще взялась эта русская форма.
Швейк объяснил всё надлежащим образом, подкрепив свои положения примерами из
истории людских мытарств. Когда майор спросил, почему он об этом не говорил на допросе,
Швейк ответил, что его, собственно, никто и не спрашивал. Все вопросы сводились лишь к
одному: «Признаёте ли вы, что добровольно и без какого-либо давления надели на себя
форму неприятеля?» Так как это была правда, он ничего другого не мог сказать, кроме:
«Безусловно, да, действительно, точно так, бесспорно». С другой стороны, он с огорчением
отверг предъявленное ему на суде обвинение в том, что он-де предал государя императора.
— Этот человек просто идиот, — сказал генерал майору. — Переодеваться на плотине
в русское обмундирование, бог весть кем оставленное, позволить зачислить себя в партию
пленных русских — на это способен только идиот.
— Осмелюсь доложить, — откликнулся Швейк, — я сам за собой иногда намечаю, что
я слабоумный, особенно к вечеру…
— Цыц, осёл! — прикрикнул на него майор и обратился к генералу с вопросом, что
теперь делать со Швейком.
— Пусть его повесят в бригаде, — решил генерал.