Page 29 - Весенние перевертыши

него не от мира сего, накрутил сыну…
— Уж верно, — подтвердила Климовна. — Их–то атлас липнет до нас.
И как раз в эту минуту за дверью раздался робкий полустук–полуцарапанье.
— Кто там? Входите! — крикнул отец.
И вошел Минька. В новешенькой куртке с «молнией», как у Левки Гайзера, — мечта
всех ребят, мечта Дюшки. Встал на пороге со стеснительной светлой улыбочкой, но
натолкнулся взглядом на Дюшкиного отца и заробел — улыбочка слиняла.
— У меня сегодня… День рождения у меня… Так я думал — Дюшку… Мама торт к
чаю испекла.
— Мам, я пойду! — вскочил Дюшка, готовый спорить и доказывать.
— Надень только чистую рубашку. И хорошо бы подарок…
— Минька! Я тебе свой конструктор подарю!
Минька снова стеснительно заулыбался, а отец молчал. Отец попросту был лишен
права голоса.

Коробку «Конструктор» Дюшка положил в портфель, вытряхнув из него учебники, а
спустившись вниз, отдал конструктор Миньке, вместо него загрузил вынутый из–под
лестницы кирпич. Дураков нет — снова в лапы Саньке.
— Минька, одна девчонка… Но это секрет, Минька! Никому!
— Не. Могила.
— Одна девчонка второй раз живет.
— Как это, Дюшка?
— Очень просто. Жила, жила когда–то да умерла, а потом второй раз родилась.
— Дюшка, ты чего?
— Спроси Левку Гайзера — так бывает, наукой доказано.
— Левка… Он знает. Только я все равно не верю, Дюшка.
— Раньше эта девчонка знаешь кем была?
— Кем?
— Женой Пушкина.
— Д–дюш–ка!..
— Слышал, никому, секрет!

15

На столе стояло два торта — один уже разрезанный, для еды, другой большой,
круглый, красивый, для свечей. Тринадцать тоненьких елочных свечей горели бескровно–
бледными огоньками. Тринадцать лет Миньке, он на два месяца моложе Дюшки. Дюшке ко
дню рождения такого торта со свечами не поставили — ни мать, ни Климовна не догадались.
И еще на столе бутылка, не ситро какое–нибудь, а настоящее вино, красное до черноты,
торжественный мрак под поблескивающим стеклом, сразу видно — праздник не на шутку.
Минька не захотел снимать новую куртку, так в ней и уселся за стол — потеет,
поеживается от удовольствия, щурится на тринадцать свечей и улыбается так широко, что
видна щербинка в зубах, которую раньше Дюшка не замечал.

Минькина мать в кружевном воротнике, с большой брошью, толстые косы обвиты
вокруг головы, лицо крупное, белое, с выдвинутой вперед нижней губой. Она и прежде
всегда немного пугала Дюшку, сейчас он при ней чувствовал себя что–то неловко, в голове с
самого дна всплывали забытые наставления вроде: не клади локти на стол, держи нож в
правой руке, не смейся слишком громко. И Дюшка старался: не клал локти на стол, улыбался
по–взрослому, не раскрывая рта, уголками губ, тонко, значительно, высокомерно, как какой–
нибудь граф Монте–Кристо.